Грибники ходят с ножами

Разговор этот происходил как раз в ноябре, в абсолютно мертвом для меня месяце... но есть, тем не менее, хотелось ужасно.

Бросать литературу и возвращаться в инженеры было глупо: быть писателем мне нравилось больше.

— Нет! Три рубля я тебе не дам, — произнес мрачный, длинный редактор, головой уходящий в самые высшие сферы и видящий там нечто кислое, судя по выражению его лица. — Но могу дать триста, — неожиданно улыбнулся он.

— Как?!

— ...Но для этого тебе придется поехать на Саяно-Шушенскую ГЭС и написать очерк.

— Согласен! — воскликнул я.

Деньги я получил в Доме политпросвещения и был поражен не столько суммой, сколько обстановкой — чистые, чинные, полупустые коридоры, холеные, вальяжные дамы, вполне, впрочем, благосклонные... наконец-то я пробился наверх! Теперь не надо быть дураком — и эти славные дамочки будут мне отсчитывать такие суммы всегда! Вон как кокетничают! Не надо быть дураком!.. Впрочем, дураком я уже несколько раз был... Но не в этот раз! Тут я, похоже, ухватил быка, и даже не за рога, а за гораздо более надежное место.

Я пересчитал деньги... Час назад у меня еще не было ни копейки. Вот это жизнь!

Полет был иссушающим — в то суровое время еще не было принято разносить прохладительные напитки.

В самолете все спали (кроме пилотов, надеюсь?).

За иллюминатором простиралась фиолетовая тьма.

Вдруг появилась будто размытая полоска, бордовая, потом розовая. Рассвет?

Ну и страна у нас — и закат, и рассвет почти в одно время!

Плотина с неба напоминала штабель картофельных ящиков в мрачном ущелье... но штабель огромный. Мы летели над морем за плотиной, оно все вытягивалось, теперь плотина все больше походила на хилую затычку в огромной бутыли, вот-вот она выскочит, и все хлынет.

И не боятся! — с восхищением подумал я.

Бросив в номере сумку, я тут же вышел на площадь перед гостиницей и почти сразу оказался в столовой. Божественный, уже почти забытый запах мяса... Здравствуй, жизнь!

Наконец, сыто отдуваясь, я вышел и в одном из переулков между домами поймал мощный, упругий ветер... Мне, видно, туда.

Я вышел на берег. Да, такой силы я раньше не встречал: широкая гладь Енисея летела с невиданной скоростью. На середине реки отчаянно тарахтела моторка и, казалось, не продвигалась ни на метр. Та, дальняя, сторона была ровно отрезана скалой, достающей небо; изредка в ней, как бандерильи в круп быка, были воткнуты елочки.

На этой стороне был поселок, аккуратные белые домики. Там, за рекою, ужас и дикость. Да — а где же, интересно, плотина, ради которой сюда все съехались, и, в частности, я? Все двигались деловито... но у кого-нибудь спросить: “А в какую сторону тут к плотине?” — было бы величайшей бестактностью. Наконец я решился — и, что приятно, четкого ответа не получил.

— Там! — спрошенная девушка ткнула пальцем в автобусную стоянку.

Автобус все ближе подъезжал к “штабелю ящиков” — он закрывал не только ущелье, а и небо. То были не ящики, а деревянная опалубка, как выяснил я потом, слившись с жизнью.

Из плотины как-то нестройно, вразнобой, торчали краны, причем двигались из трех десятков — только два. “Плохо работают!” — решил было я, но потом сообразил: неправильно, наверное, пенять дирижеру, что не все инструменты у него играют постоянно и на полную мощь.

Небо было ровным и серым, падающие снежинки казались темными. Но снега не было видно нигде — все поверхности были крутыми, снегу не удержаться.

Автобус мой проехал по грохочущей эстакаде вдоль выпуклого брюха плотины, съехал вбок на кривую жидкую дорогу и остановился у будки. Ребята в заляпанных робах, покореженных касках, балагуря, пошли внутрь. И я со всеми, куда бы они ни шли!

Вот это да... Снова столовая!.. Но раз так надо! Не известно еще, что ждет впереди! Тут, правда, принимались не деньги, а талоны.

— Откуда такой? Держи! — корявая рука протянула талончик.

Я почувствовал, как слезы умиления душат меня... Замечательные люди!

Выйдем-ка! — сказал мой друг Валера, бригадир бетонщиков, лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда, тридцатилетний крепыш абсолютно хулиганского вида: железная фикса, косая челка. — Сбросим давление! — скомандовал он, как только мы вышли из бригадного вагончика под хмурое небо. Мы стали “сбрасывать”, задумчиво глядя вдаль и вниз.

Плотину сжали с обеих сторон ледовые поля — только у самого водосброса дымилась черная вода.

— Ну что? Пустите в срок? — и это лирическое мгновение я хитро использовал для своего репортажа.

В ответ Валера резко повернулся — к счастью, “отключив струю”. Благодаря способности яростно есть глазами он и создал, наверное, лучшую на стройке бригаду: даже я почувствовал дрожь.

— Пустим ли? — Он презрительно глядел на меня, словно я в чем-то виноват. — Пустим, конечно!.. Но как?! А — что ты понимаешь в нашем деле? Чего напишешь? А вообще, — проговорил он неожиданно примирительно, — если бы знал всю правду, вообще бы не написал!

Мы вернулись в тепло, в вагончик, к ребятам... и другой правды мне не надо — достаточно этой.