Грибники ходят с ножами

— Ты что — уже выкинуть меня хочешь? — сказал я.

— А что? — беззаботно откликнулся Гага. — Выпили — и хорош!

Настроение у нас было отличное — особенно у меня, — предстояло проехать по Германии, промчаться через пространства, в которых я не был никогда!

К счастью, у последней развилки, где желтела стрелка “Аэропорт”, мы свернули не туда и помчались в другую сторону.

Мюнхен, знаменитый Мюнхен, что интересно, не производит впечатления города (кроме многокилометровой готической пешеходной зоны от вокзала до ратушной площади, набитой ресторанами и магазинами, где мы бушевали вчера). Чуть в сторону — заросли, луга, вдали какие-то домики и снова роща... потом вдруг, ни с того ни с сего — скопление огромных домов-параллелепипедов, машин и снова — тишина.

— Да, самое трудное — выбраться из города, — словно прочитав мои мысли, проговорил Гага. — Вроде бы кончился уже — и опять начинается.

И действительно, вроде бы шли уже перелески, и вдруг вздыбились стеклянные гиганты с надписями: “Банк”, “Отель”, на самом высоком параллелепипеде стояли белые буквы “Арабелла”.

— Арабелла-парк, — кивнул Гага, — один из самых дорогих районов...

По красиво вымощенной площади шли толпы, многие из людей — в экзотических одеждах, бурнусах...

— Вон видишь... турки! Очень много турок у нас! — озабоченно произнес Гага. — А сейчас будет вообще аристократический район, но там, наоборот, — все тихо, скромно, чтобы толпы не привлекать. И, кроме того, как раз над этим районом самолеты взлетают и садятся... на дикие лишения приходится аристократам идти, чтобы хоть как-то отделиться от всех! — Гага усмехнулся. — Вообще, надо отметить, — уже лекционным тоном, словно перед своими студентами, заговорил он, — престижность района на Западе вовсе не связана с близостью к центру, можно проехать через совсем завальный район, и снова — блеск!

“Нет... у нас все идет строго по убывающей... по убивающей... да и центр-то еле теплится”, — с отчаянием думал я.

Ну вот, вроде бы вырвались. Высокий мост над бесконечным разливом рельсов, два стеклянных гиганта по обеим сторонам моста, с мерседесовскими эмблемами — тонкими серебристыми колесиками — наверху... Машинная свора, словно почуяв свободу, нетерпеливо надбавила.

— Ну вот... а сейчас начинается! Автобан! — сладострастно проговорил Гага.

Машины почти бесшумно, но стремительно неслись в шесть рядов — три ряда с нами, три навстречу. Шоссе словно не существовало, не замечалось в своем гладком однообразии — только вился бесконечный, без разрывов и стыков, белый приподнятый рельс, разделяющий направления.

Незаметно возник дождь. Соседи, оставляя за собой вертикальные призраки-водоворотики, ушли вперед. Гага надбавил.

Мы вырвались из дождя на сухое. Пошли ровные, чуть холмистые, подстриженные, желтые поля и красноватые, как бы расчесанные виноградники.

Изредка на каком-нибудь идиллическом холмике мелькал белый домик под черепичной крышей... именно редкостью своей они вызывали уважение: ведь один этот домик управляется с гигантским пространством.

На высоком плавном холме темнеет лес с четкой закругленной границей, словно свежеподстриженный под полубокс. Ни малейшего хлама! И не видно людей — словно все поддерживается само собой.

Вот мы влетели в аккуратненький городок — чистенький костел, высокий, весь из зеркального стекла универмаг, ресторанчик под тентом...

— Стоп! — хриплю я. — Дай хоть дыхнуть, глоток сделать!

— Не останавливаемся! — азартно произносит Гага и, стремительно вильнув рулем, выскакивает на одну из дорог на сложной шестиперстой развилке. — Ф-фу! Чуть не проскочил! — Он вытирает пот, не замедляя хода. Тут же с легким, но мощным дыханием нас нагоняет новая стая — держаться, держаться с ними, а если не выдерживаешь, надо, предупредительно помахав поднятой рукой, сойти на правую, более медленную полосу. Но Гага держится, закусив губу, со своим скромненьким “опель-пассатом” среди “мерседесов”, “фордов” и “ягуаров”.

— Сумасшедшие, тут все сумасшедшие! — тряся растопыренной левой ладошкой, возмущенно и восхищенно восклицает он. — Единственная в мире страна, где нет ограничения скорости!

И снова однообразное жужжание. И такая игра у него — почти на целый день — два раза в неделю. Да — тут я его буквально не узнаю: избалованный академический мальчик, который падал в обморок даже в троллейбусе, и вдруг — такая работа!

От некоторого однообразия я задремываю, как мне кажется — всего на секунду, но когда вдруг резко, толчком просыпаюсь, вокруг — горы. По-немецки аккуратные, без излишнего нагромождения, но — горы!

— Ну и ну! — Я ошеломленно оглядываюсь по сторонам. — Ну ты и работу себе нашел! Ближе не было?!

— Подходяшшей не было, — лихо отвечает Гага.