Грибники ходят с ножами

— Я Лейкин, — отвечал тот. — Грузчик на железнодорожной станции.

— Но ведь до конца эта формула не известна никому! — вскричал профессор.

— Извините, я этого не знал, — сказал Лейкин и остановился.

Профессор побежал на кафедру за коллегами, и когда они вошли, Лейкина уже не было, а малограмотная уборщица стирала с доски мокрой тряпкой.

— Что вы наделали!

— А чаво?..

Через неделю профессор нашел Лейкина на железнодорожной станции, где тот грузил уголь.

— ...Но это же очень просто! — сказал Лейкин, взял уголь, подошел к вагону и стал писать.

— Зачем вы пишете на вагоне? Он же скоро уедет! — сказал профессор.

— А я так всегда, — сказал Лейкин. — Упала доска с дома — пишу на доске. Колесо прикатилось — пишу на колесе. А недавно — смотрю, села галка. Я подкрался к ней с мелом и быстро, пока она не улетела, доказал на ней теорему Дуду.

— Дуду! — застонал профессор. — Человечество над ней бьется уже двести лет!

Лейкин развел руками.

— Знаете, — сказал профессор. — Лучше вам нигде не показываться. Вы опередили свой век!

— Да, — сказал Лейкин. — Пожалуй, я его опередил.

И они расстались. Лейкин пошел к себе грузить уголь, а профессор — к себе домой. Он вошел в кухню.

— Эх! — воскликнул профессор, потирая руки, пытаясь взбодриться. — Хорошо холодным вечером чайку с лимончиком!

Но лимона не оказалось. И чаю — тоже. И вечер был теплый.

Пока все спали, я перелистывал странички. Ну и что? Кому, трезвому или пьяному, понравится это? Разве что самому Лейкину, которого не существует. Может, Леха, при его могучих связях, куда-то втолкнет?

Я шел на кухню, накрывал его еще и одеялом.

Леха приезжал ко мне раз в неделю. Я работал тогда инженером-электриком в одной скучной конторе, и чтоб от службы той осталась хоть какая память, замечу на том языке: амплитуда событий нарастала. Литературная моя карьера в Москве совершала, со слов Лехи, безумные скачки вверх и вниз.

— Твардовскому твой рассказ понравился. Он — за!

Ура!

— Но Солженицын — резко против! Говорит, правды мало.

— При чем здесь Солженицын-то? — стонал я. — Кто дал ему?

— Я, — говорил неумолимый Леха.

Лучше бы он свой рассказ дал Солженицыну, а не меня мучил!

Трудные это были годы...

— Все! Я еду с тобой!

— Пожалуйста... только хуже будет, — проговорил Леха, уязвленно усмехнувшись. И оказался прав.

Ненастным утром в Москве мы долго добирались до лехиной бедняцкой квартирки, странным образом расположенной в треугольнике между тремя железнодорожными насыпями. Потому, наверное, он и железнодорожник?

Хоть отчасти я отомстил ему — выпил целый заварочный чайник его чая, сожрал полколбасы. Вот так вот. Наш ответ Чемберлену! Теперь мы гостим!

Он вышел в коммунальный коридор позвонить и вернулся на удивление быстро, зловеще усмехаясь.

— Будут все!

— Все? Неужели?! — Я не то чтобы был рад...

— Мое слово кое-что значит для них! — веско проговорил Леха.

Видимо — возил.

— Только выпивону с собой возьми, а то в Доме литератора обдерут как липку. Все так делают.

И я теперь — как все! Отдавая мне старый долг, он сварливо упрекал меня в стремлении к роскоши, несовместимой со званием писателя. Я горячо это отрицал. С двумя тяжелыми брякающими портфелями мы вошли, исподлобья озираясь, в высокий резной ресторан Дома литератора.

— Ну... нет никого пока, — пробормотал Леха.

— Никого?

Это было почти счастье!

— Давай тогда немного выпьем. Чтобы не волноваться! — радостно предложил я.

За нашим столом оказалась красивая, холеная дама средних лет. Впрочем, именно таких здесь было немало. Именно они, как я сразу же умно догадался, и определяют тут политику!

— Не хотите ли немного выпить?

Благожелательно кивнув, она провела шикарным ногтем по самому краю рюмочки.

— Ну... за знакомство!

— Меня зовут Ксения Серафимовна... А скажите — вы Попов?

— Откуда вы меня знаете?

— Читала.

— Но у меня же опубликован (несмотря на все старания Лехи — точнее, вопреки им) лишь один рассказ!

— Этого достаточно! — умудренно улыбнулась она.

Дрожащей рукой я налил уже по полной. Ура!

Ликование нарастало. Какие красивые, симпатичные люди вокруг!

— Валерий... вы что-то частите! — издалека, сквозь счастливый гул, донесся до меня голос Полины (Ксении?).

Следующий миг — Леха трясет меня за плечи:

— Солженицын здесь!.. Солженицын здесь!

Я отстранил Леху движением руки: меня манили лишь бездонные глаза Ксении (Полины).

Следующий счастливый миг: я горячо целуюсь с каким-то мужчиной. Но без бороды. Значит — не Солженицын.

Следующий счастливый миг: я, хохоча, карабкаюсь на обледеневшую насыпь... Но Лехиного дома за ней не вижу.

И последний кадр: я лежу почему-то на полу, и надо мною, как туча, нависает Леха.

— Очухался, ходок?

Я бы этого не сказал!

К тому же он, добивая меня, словно вбивая в гроб — и в голову — гвоздики, тюкает на моей машинке. Тюк! Тюк! Я специально привез мою машинку сюда — на случай, если по указаниям классиков нужно будет что-то исправить. Похоже — ничего уже не исправишь! Тюк!

— Через Сахару, что ли добирался? — усмехнулся Леха.

— Пач-чему?!

— Вся квартира в песке!