Грибники ходят с ножами

Ну и соседушки! Пружины между вагонами заскрипели, рябые прямоугольники света, вытягиваясь, поползли по купе. Поехали. Я крутился так и сяк, пытаясь пристроить ноги... ложиться вроде пока что невежливо, раз напротив не спят. Буду тащить свой крест.

— Извините, — несколько осмелев, но все же поглядывая на мужа, заговорила женщина, — но, понимаете, такая ситуация... Десять лет с Виктором на Севере... от лейтенанта до капитана. Теперь — академию закончили. Думали — хоть теперь в город! Опять в тундру! Простите его...

— Ну конечно, — пролепетал я.

Перед очами моими вдруг свесились ноги в слегка спущенных носках, задергались, заелозили — старичок с верхней полки торопливо подтягивал порты, явно спеша спуститься, принять участие в душевном разговоре — как же без него?

— А я вот пять лет безвинно отсидел! — проговорил он, оказываясь рядом.

— Интересно! — проговорил я. И сразу вспотел... что значит — “интересно”? Не то, наверное, слово?

— Да уж интереснее некуда! — уцепился старичок.

Он вытащил из шаровар платок, долго утирал губы, готовясь к рассказу. Ну что же... я приготовился слушать... нести свой крест. Но хоть бы дали его спокойно нести! Дверь со скрипом отъехала, и явился проводник. Ни “здрасьте”, ни “извините”! Он молча уселся, потеснив женщину. Все молчали. Он считал, что пояснения излишни, что все и так должны знать, зачем он пришел. Женщина, засуетившись, вытащила деньги... Ах да — за белье!

— Сколько уже теперь-то? Десять? Ох, мать ети! — бормотал старичок.

Я молча протянул деньги... Новая заморочка: проводник почему-то их не брал, даже не поднял руки... в карман ему, что ли, надо засовывать?

— Билет, — безжизненно произнес он.

— Но я же вам отдал его!

— Ты на каком месте сидишь?

— На... тридцать первом, — на всякий случай глянув на бирку, ответил я.

Он молча раскинул свою переметную суму, показал — в кармашке с цифрой “тридцать один” билета не было!

— Ну?...

— Я точно вам отдал билет!

— Ну так где же он?

— Не знаю... Может быть, мимо сунули?

— Я мимо не сую! Собирайся — в Любани сойдешь.

— Не собираюсь.

— А это мы поглядим! — проводник удалился.

Господи! Почему все наваливается на меня? “Агнец, берущий на себя все грехи мира”? С какой стати?

— ...Так вот, — выдержав паузу по случаю постигшего меня горя, старичок продолжил. — Как было: брат приехал погостить ко мне. Так?

— Наверное, — неуверенно пробормотал я.

— Поехал уже его провожать. Ну выпили маленько, конечно, на ход ноги...

Пауза. Чувствую, он рассчитывает рассказ на всю ночь!

— Ну... дальше! — пытался как-то взбадривать его.

— Ну закемарили в зале ожидания...

— Это просто какая-то “Война и мир”! — подумал я. — Будет ли покой?

— Проснулся я, чувствую — хочу курить. А в зале не дозволено. Пойду, думаю, на лестницу... и прихвачу с собой братнин чемодан, чтоб не сперли. Спал, пузыри пускал... брат-то.

— Понимаю.

— Вышел с чемоданом на площадку, только задымил тут же хватают! Не братнин чемодан оказался. Чужой!

— И что же?

— Пять лет! — проговорил он.

— Ну как же? — тут я даже взбеленился. — Надо было... все объяснить!

Дверь в купе с визгом отъехала.

— Ну давай... коли можешь... объясняй им!

Я с отчаянием глядел на “пришельцев” — два амбала-омоновца с сонными, равнодушными мордами.

— Выходи!

Я вышел в коридор и сразу оказался между ними, как в тесной расщелине. Один был усат, усы его свисали надо мною, другой был безусый, зато непрерывно жевал, челюсть его ходила туда-сюда.

— Ну... какие проблемы? — проговорил жующий.

Пятнистые их комбинезоны были сплошь утыканы какими-то наклейками, эмблемами, бляхами, полученными, видимо, за смелость в борьбе с нами.

— Никаких проблем!

— Где билет?

— Отдал проводнику.

— А почему ж у него твоего билета нет?

— Понятия не имею.

— И бабок нету?

Я покачал головой.

— Собирайся, щас Любань.

Они медленно двинулись по коридору. Я вернулся и стал собираться.

Что же делать? Господь терпел — значит, и нам велел.

— Одним горохом питаюсь! — старик горячо обращался к военному с супругой. — Во, горох, — он пнул ногой чемодан. — Брату везу.

Все люди страдают, и часто — несправедливо. Почему ж для меня должно быть исключение? Я натянул плащ, кепку. Вагон, притормаживая, крупно затрясся. Мы въехали под гулкие желтые своды... Любань.

Дверь отъехала. Стояли мои центурионы.

— Ну... будьте счастливы! — сказал я моим спутникам.

Впереди легионеров я шел по проходу. Все двери в купе были открыты, все уже знали о случившемся, с любопытством выглядывали, но никто не вылезал. Слава Богу, хоть не кричали: “Распни его!” Прощальный взгляд моей красавицы... Все! Мы вышли на площадку тамбура. Чуть в отдалении крутил синюю мигалку “газик” с милицейской полосой, а прямо внизу, у железных ступенек, стоял маленький коренастый милиционер с расплюснутым перебитым носом.

Мы стояли над ним.

— Ну где там наш клиент? — он задрал голову. — Мои ребятки заждались! — он усмехнулся, открывая “фиксы”.

Мои почему-то медлили. Проводник вдруг влез снизу по ступенькам и внимательно поглядел в глаза сначала одному моему гвардейцу, потом другому.

— Ладно... тут полюбовно все уладили! — Произнес усатый.

Поезд, скрежеща, двинулся.