Грибники ходят с ножами

Я стал дергать роскошную дворцовую дверь, отгораживающую меня от положенного мне счастья, захваченного другими. Выглянула молодая и холеная администраторша, отмахнулась ладошкой. Я дернул сильней. Глянув на меня гневно, она метнулась в свой “скворечник” и стала накручивать диск, вызывая, видать, милицию. Все бы и кончилось, наверное, мирным посещением пикета, но тут за стеклом показались сытые, пьяные военные — от сытости и пьянства у них чуть не капало с носа — в обнимку с нашими официантками.

— Ну все!

В ушах послышался какой-то отдаленный звон. Может быть, оттого что я вошел боком в стеклянную дверь? Обсыпанный стеклами, как алмазами, я возник перед изумленными гуляками и, схватив за горло одного из них, стал трясти:

— Что ты здесь делаешь? Иди к себе!

Стекла ссыпались с меня с мелодичным звоном.

Полное счастье я ощутил только в милиции, радостно ходил по грязному помещению, предлагая мильтонам продолжить почему-то незаконченный ремонт: “Ну, давайте! Где у вас кисть?”

— Сиди, паря! — Мильтоны благодушно отмахивались.

Но тут явился человек в штатском, весьма почему-то взвинченный, и стал что-то нашептывать дежурному.

Дежурный подошел ко мне, почесывая в затылке.

— Вот так вот, паря, — забирают тебя от нас! Тут мы, как говорится, пас!

Меня везли в темном “газике”, ликование мое уже слегка уменьшилось, но все равно временами накатывала радость: все-таки ушел! ...Ушел от бабушки, но попал к дедушке... Гул улицы резко оборвался — мы въехали внутрь Большого дома.

— Ждите здесь! — Меня оставили в коридоре.

Я сидел, тупо рассматривая табличку: “Н.Ф.Богорад”.

Сейчас я войду туда, и суровый седой мужчина объяснит мне, как надо жить. Я сосредоточился.

— Входите!

Я открыл тяжелую дверь — и зажмурился: кабинет был залит солнцем с Невы, комната была оплетена какими-то лианами, а за столом сидела тоненькая синеглазая девушка и смотрела на меня.

— Наконец-то! — радостно воскликнула она.

Что — “наконец-то”, подумал я.

— Как я рада, что вас привезли!

— ?!?!?!

— Вы просто герой: давно надо было проучить этих нахалов. Наши мальчики последнее время стали много себе позволять!

Глаза ее сияли. Я зажмурился. Гибко согнувшись, она взяла мой протокол с нижней полки. Что-то власть ко мне поворачивается все какой-то не той стороной! — успел я подумать. А она уже рвала протокол...

Эту историю за неимением места я разворачивать здесь не буду, скажу только, что все мои предчувствия сбылись. Через месяц мы гуляли с ней по тому берегу Невы (как раз возле стен тюрьмы, но тогда я не придал этому значения), и она вдруг рывком затащила меня в глубокую нишу и стала расстегиваться.

— Как? Прямо тут? — Я покрылся потом.

Она расстегнула одну за другой пуговицы блузки и вдруг — запустила туда руку, вытащила... какие-то листки — и, сияя, протянула их мне.

— Господи! — С изумленьем я рассмотрел мои рассказы, затерявшиеся где-то по редакциям... в укромном, оказывается, месте.

— Спрячь! — шепнула она.

— Но у меня... вроде... есть экземпляры, — пролепетал я.

— Зато их нет больше у нас! — воскликнула она.

Надо было бы восхититься подвигом разведчицы, но скажу честно: я устал. Все больше меня тянуло назад, в мою семью, оказавшуюся вдруг довольно уютной, особенно с рождением дочки. Но надвигалась, с другой стороны, Анна, с ее сто шестнадцатой серией... Ну — нет, только не это.

Спасибо всем органам советской власти: укрепили мою семью!

Испуганно застыв между двух сил, страстно сжимающих меня, я понял, что выдернуть меня из капкана может лишь третья могущественная сила, имеющаяся у нас... а четвертой и нет.

Третья сила, не уступающая двум главным, — военно-промышленный комплекс, подводный флот, к которому, слава богу, я имею (имел) отношение. Многие кореша-студенты занимают теперь посты.

— Ты что? Рехнулся? — обрадованно вскрикнул Сенька Барон, уже замзавлабораторией.

И через какой-нибудь месяц я проплывал на мостике атомной подводной лодки, замаскированном под сарай, как раз мимо того места, где стою сейчас.

А тогда я выплыл на свет из тьмы под Литейным мостом и увидел над водой две громады, два колосса, желающих меня скушать, — Большой дом и Смольный собор. Я подождал, пока медленно движущаяся лодка окажется примерно посередине между ними, и послал тому и другому увесистый — от сгиба локтя — привет.

Потом я сделал шаг в рубку, взял микрофон:

— Шило, Шило! Я — “Аспид-два”!

Аспида им было не взять — во всяком случае, на данном этапе исторического развития... К несчастью, я совсем забыл тогда про тюрьму, проплывающую за спиной. Месть ее подкралась незаметно — и вот я стою под ее стенами, ожидая, когда мне выплюнут оттуда рецензию на мою последнюю рукопись... и панночка тянет ко мне с того берега свои дивные руки.

Я страстно надеялся тогда, что ложусь на дно ненадолго. Действительно: не прошло и десяти лет, как мы вынырнули — вместе со всеми моими ровесниками сразу. И нас было уже не потопить.