Грибной дождь для героя

Кто друг, кто враг, кто умный, кто дурак.
Кто друг, кто враг…

Если бы Ринка могла хорошо слышать, то она бы услыхала, как громко тикают часы. Ток-ток-ток.

Старуха Ватаулиха когда-то жаловалась, что не может заснуть, а Ринка удивлялась. Как это не заснуть? Да как только голова касается подушки, то тут же и засыпаешь. А теперь поняла.

«Сна ни в одном глазу», — говорила про такое Бабтоня. Когда была еще здорова.

Спать нельзя — нужно сторожить Бабтоню, чтоб с ней ничего не случилось. Раньше Ринке казалось, что Бабтоня будет всегда — как солнце, как луна, как папа и мама. Теперь вдруг оказывалось, что не знаешь, будет ли она завтра.

— Ведь будет же, да? — спрашивала Ринка рыжеволосую куклу с пыльным лицом и голубыми глазами, рассохшегося зубастого Щелкунчика и даже покрытую паутиной швейную машинку, притулившуюся под чердачной балкой, потому что спросить больше было некого.

Кукла молчала — и только дышала пыльной тишиной. «Справочник фельдшера» лежал, раскрытый на главе «Раны»: «…Главная опасность для жизни — сильное кровотечение…»

Кто друг — кто враг…

В столице, в городской квартире, у Бабтони стоял ночник-нимфа. Его купил Ринкин прапрадедушка — лысый красавец-джентльмен со старой фотографии, который ездил до революции в Париж и привез оттуда для прапрабабушки антрацитово-черные страусиные перья и корсет из китового уса с витиеватой французской надписью на пожелтевшей от времени ткани — теперь этот корсет лежал в большом шкафу на верхней полке.

Нимфа была полураздетая. Болотно-зеленая туника струилась вокруг тонкой талии, пухлой коленки, босой ножки, отставленной вбок. Нимфа склонила кудрявую головку с тяжелым узлом волос на затылке, а в вытянутой руке держала фонарь, словно высматривая что-то в водах невидимого ручья, пробегающего под ее ногами, под гипсовым постаментом. Издали нимфа была похожа на очень стройный тростниковый вопросительный знак. Оба мизинца у нимфы сломались и вместо них торчали черные железяки.

Сначала она казалась Ринке великаном — только очень изящным великаном, — освещающим зимние столичные сумерки резным фонарем. Потом Ринка выросла, сравнялась с нимфой ростом — и оказалось, что та очень худенькая. А теперь Ринка выше нее, а хрупкая нимфа все равно побеждает ночную мглу — каждый раз, когда Ринка ночует у Бабтони.

Когда тебе плохо, то нужно, очень нужно, — чтобы кто-нибудь просто, тихо стоя рядом, ничего не спрашивая и ничего не говоря, включал тебе ночник.

Когда-то Бабтоня зажигала ночник для Ринки, а теперь Ринка зажгла его для Бабтони.

Вдруг та ночью проснется и ей станет страшно, как бывало страшно Ринке?

Обычно, конечно, бабушки заботятся о своих внуках: внучек, не простудись, внучек, почему ты плохо ешь… А о них самих-то и позаботиться некому.

Поэтому Ринка и вспоминала все, что может пригодиться сейчас: то, что во сне выздоравливают, к примеру. Выходила в ночной сад и на ощупь рвала свежий подорожник — на всякий случай, — и черные деревья не пугали ее больше, как раньше бывало.

Где-то вдалеке, почти что на горизонте, горел в темноте тусклый огонек: кто-то тоже не спал в этот поздний час. Может быть — кто-то тоже переживал за свою бабушку, а может быть — просто страдал бессонницей, как Старуха Ватаулиха.

Ринка и не знала, что дом может быть таким пустым и безлюдным — хотя на диванчике спит Бабтоня. Совсем не страшным, нет, — просто пустым.

Ринка притащила куклу с рыжими волосами с чердака вниз, чтобы не сторожить Бабтоню совсем одной.

— Вот ведь странно, скажи? — тихо спрашивает она у куклы. — Вот у меня есть и Бабтоня, и дед Толик, и Рита, и Рудик, и Женька, они за меня горой, а когда что-то случается, то только я одна и могу что-то сделать. Почему так?

Или взять чудеса, способности всякие необычные, колдовское и странное — как у Бабтони. Захотел — дождик вызвал, захотел — грозу. Когда читаешь про волшебство в книгах, оно все складно получается — выходит, стоит только захотеть, и можно любую сложность волшебством побороть. Любую рану в момент затянуть — просто чудом. А вот лежит твоя бабушка — белая как мел, — и все ее волшебство оказывается никуда не годным, его можно забыть, а нужны в этот момент только жгут и подорожник. И Ринка.

Глаза закрываются — Ринка не хочет, не хочет спать, ей нужно сторожить сон Бабтони, но глаза закрываются. Это тишина закрывает их. Она обволакивает Ринку медовым облаком, убаюкивает, качает на гамаке сна, гладит по голове мягкой ладонью — а ладонь пахнет Бабтониной рукой, лавандой и степным разнотравьем. Спи, спи, тишина поможет, теперь она сама, сама все сделает, со всем справится, все вылечит. Спи, маленький часовой, спи, часовым тоже нужен отдых…

Проснулась Ринка рывком — и сразу же испугалась: сколько она проспала? Почему заснула? Все проворонила? Бабтоню прошляпила?