А вот выдержки из писем поэта П.Н. Ахвердовой, которые дополняют картину. Из Нахичевани: "Удушающая жара, скверная пища… ни книг, ни фортепьяно. Тошно до смерти". Из Аббас-Абада: "Пишу вам на открытом воздухе, под прекрасным небом Персии, дует адский ветер, пыль страшнейшая, и что хуже всего, уже смеркается… Этим утром наше общество чуть было не лишилось Влангали, из-за семи злосчастных ядер, которые прогрохотали над его палаткой… Все это вносит развлечение в мою жизнь, я начинаю до некоторой степени находить в этом вкус; это лучше, чем плесневеть в городах". Из Карабаба: "…Взятие Аббас-Абада были нашими последними счастливыми днями. С тех пор только болезни, солнце, пыль, скорее страдание, чем жизнь, и я первый изнемогаю от этого, я, который считал себя приспособившимся к этому климату в продолжение бесконечной миссии Мазаровича".
Поэт, понимая, что война несет освобождение кавказским народам от угроз и диктата персидских властителей, прекрасно видел, тем не менее, все негативные ее стороны, утверждая, что "вообще война с персиянами самая несчастная, медленная и безотвязная". В письме Ахвердовой 28 июня 1827 г. он писал, имея в виду прежде всего князя Г.И. Эристова: "Боже, какие у нас здесь генералы! Они точно нарочно созданы для того, чтобы еще более утвердить меня в отвращении, которое я питаю к чинам и отличиям". Между тем, присутствуя лично при всех схватках и сражениях, поэт неоднократно проявлял свое бесстрашие, приучив нервы к свисту пуль и ядер. Паскевич в своем письме в Москву жаловался, что "слепой (Грибоедов был очень близорук. — С.Д.), не внимая никаким убеждениям, разъезжает себе и первых рядах под пулями". А К.А. Полевой описал следующую историю, подтвержденную другими свидетельствами: "Между прочим, речь зашла о власти человека над самим собою. Грибоедов утверждал, что власть его ограничена только физическою невозможностью, но что во всем другом человек может повелевать собою совершенно и даже сделать из себя всё. "Разумеется, говорил он, — если бы я захотел, чтобы у меня был нос короче или длиннее… ото было бы глупо, потому что невозможно. Но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво-физическим для чувств, можно сделать из себя всё". Говорю так по тому, что многое испытал над самим собою. Например, в последнюю персидскую кампанию, во время одного сражения, мне случилось быть вместе с князем Суворовым (внуком великого полководца. — С.Д.). Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит. Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть, я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишете физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число (124 залпа. — С.Д.) выстрелов и потом тихо поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха — оно усилится и утвердится"".
В этих словах кроется разгадка того героического поведения, которое поэт проявил в последний день своей жизни. Но не только храбрость отличала молодого дипломата. Его профессионализм в полной мере проявился во время тайных переговоров с Эхсан-ханом, комендантом крепости Аббас-Абад, который после этих переговоров изъявил желание перейти в русское подданство, мстя тем самым шаху за то, что по его приказу был ослеплен его отец, Келб-Али-хан Нахичеванский. Крепость была фактически сдана комендантом русским войскам 7 июля 1827 г., а сам Эхсан-хан был назначен вскоре губернатором Аббас-Абада.
А какое хладнокровие, выдержку и умение, в том числе умелого разведчика, проявил Грибоедов, когда, разбитый под Нахичеванью и Аббас-Абадом, Аббас-Мирза просил о прекращении военных действий, а поэт был послан Паскевичем 20 июля 1827 г. в лагерь персидских войск, дислоцировавшихся в Чорской долине. О том, насколько сложной оказалась миссия поэта, свидетельствует хотя бы тот факт, что он, больной лихорадкой, в мучительную жару за 40 градусов вел тяжелые переговоры целых 5 суток, по 6—10 часов в день (позднее именно за эти переговоры он был произведен в коллежские советники). Сохранилось уникальное по своим подробностям и объему более 14 книжных страниц донесение Грибоедова об этих переговорах Паскевичу от 30 июля 1827 г., свидетельствующее, во-первых, об очевидном прозаическом таланте автора, умудрившегося официальный документ превратить в яркий рассказ, а во-вторых, о самом превосходном знании поэтом реалий персидской жизни и психологии.