Бегичевы продолжали возражать, указывая на бессмысленность рискованной сцены: если Софья и Молчалин ничего дурного не делали ночной порой, то зачем вообще этот эпизод, что он показывает в их характерах, что нельзя было бы показать иначе? Разумеется, Софья навлечет на себя неодобрение или даже презрение зрителей — этого ли хочет Грибоедов? А Молчалин будет выглядеть дураком, растяпой или просто немужчиной — нужен ли такой персонаж автору?
Грибоедов вырвал из тетради написанные сцены и переписал текст заново. Он избавлялся от выражений слишком книжных или слишком просторечивых, в духе Шаховского, шлифовал рифмы и стиль — но сюжет оставил в неприкосновенности! Он решил, что причины странного поведения Молчалина раскроются по ходу пьесы, а что касается Софьи, то первые явления говорят о ней так много и ясно, что было бы жаль от них отказаться. Ведь она предстает сразу и мечтательной девицей, начитавшейся сентиментальных сочинений, и романтической натурой, готовой рисковать добрым именем ради необычного любовного приключения, и московской светской барышней, мгновенно находящей выход из крайне затруднительного положения, — одно другому нисколько не противоречит, притом раскрывается всего в трех сценах. Неужели же пренебречь подобной демонстрацией искусства драматурга из-за возможного недовольства будущих цензоров?! Бегичевы согласились по крайней мере с тем, что обидно было бы вычеркивать великолепные реплики Софьи:
или Лизы:
Но и переделав начало, Грибоедов чувствовал, что это далеко не окончательный вариант. Многими стихами он сам был недоволен. Желание поскорее выплеснуть на бумагу все, что годами копилось в его душе, заставляло его пренебрегать красотой слога и логичностью действия — он успеет все исправить потом, когда главное будет создано.
В седьмой сцене, с невообразимой скоростью и легкостью, в пьесу ворвался молодой герой, влюбленный с юности в Софью. В нем было что-то от импульсивности Кюхельбекера, от его наивной веры в любовь всякой женщины, которую он любит, но были и качества, присущие многим друзьям Грибоедова и ему самому: красноречие, живость характера, остроумие, склонность к эпиграмме… и, собственно, всё. В отличие от Софьи, которую Грибоедов полностью показал с самого начала, Чацкого, как и Молчалина, он предпочел раскрывать по ходу сюжета, в основном потому, что пока не четко их себе представлял.
Степану первые реплики Чацкого напомнили лгуна Зарницкина из комедии Шаховского, которую Грибоедов так и не увидел на сцене. Правда, Чацкий промчался 700 верст (вернее всего — расстояние от Петербурга до Москвы) за сорок пять часов, а не за тридцать два, как Зарницкин, но даже для зимы его скорость была едва вероятна. Да и зачем он несся очертя голову, если хотел попасть к Софье в определенный день? Нужно думать, что в этот день праздновалось ее рождение, раз Чацкий с первых слов упоминает ее возраст (семнадцать лет). Естественно ему было спешить ее поздравить, но почему не выехать пораньше? Из-за границы он приехать не мог, поскольку петербургский порт уже замерз, а если бы он ехал в карете, ему бы пришлось сделать не 700, а 1000 верст или более. Грибоедов не желал ассоциаций с Зарницкиным, но оставил все как было, дабы подчеркнуть порывистость героя и полное отсутствие расчетливости, даже в вопросе путевого времени и издержек — за скорость ведь надо доплачивать ямщикам!
Едва появившись, герой обрушивает на Софью поток слов, но встретив холодноватый прием, пускается в воспоминания отроческих лет, надеясь восстановить прежние с ней близкие отношения. Его портретные зарисовки московских чудаков едки и забавны, однако все Бегичевы хором, неожиданно для Грибоедова, их отвергли. Степан мог считать себя московским жителем с 1817 года, Дмитрий переселился сюда позже, и никто из них не узнавал или просто не знал перечисляемых лиц. Грибоедов их выдумал? Кто это:
Воистину, пусть Александр сам ответит на этот последний вопрос: