Грибоедов

Все это прекрасно и убедительно, но неужели держатели акций, по преимуществу грузинские и русские дворяне, впрямь озаботятся увеличением их доходности? Да! Несмотря даже на всеобщее нежелание. Попытка какого-нибудь чиновника нажиться на вредной краю деятельности встретит сопротивление его же собратьев и подчиненных, которые не смогут не узнать о его намерениях снизить их доходы. Нежелание землевладельца улучшить дела в имении будет преодолеваться нажимом его более предприимчивых соседей или чиновников, чьи доходы сокращает его бездеятельность. На Кавказе ведь служат, как правило, безземельные русские дворяне вроде Николая Муравьева. Эти бедные и в достаточной степени решительные люди, конечно, не откажутся иметь в дополнение к жалованью еще и доходы с акций. Оставив службу, они передадут акции преемникам, а сами возвратятся в Россию с нажитыми капиталами, — тем самым и деньги выйдут из Закавказья в остальную часть империи. А что всего важнее, попытка провести грандиозное ограбление края объединенными силами местных чиновников разобьется далекими от их нужд вершителями судеб — петербургскими министрами и самим императором. Вот недавно французский консул разворовал полученные в аренду сады и явно намеревается сбежать. Но уж бегство Николая из страны никак невозможно! В лице своего наместника он станет наилучшим гарантом благополучия дел Компании, так что и из его абсолютной власти можно извлечь некую пользу. Пожалуй, в несамодержавном государстве такой проект был бы менее надежным. Нет сомнений, великий князь Михаил Павлович будет счастлив получить в независимое управление большую территорию, по примеру Константина Павловича, а не надобно забывать, что в его глазах Паскевич остался безупречным!

Небольшой группе просвещенных лиц Грибоедов оставлял только просветительские функции, наподобие иностранных «ученых практических обществ». Они ни в коем случае не встали бы во главе Компании, а только советовали бы земледельцам, где и какие культуры и прочее разумнее приобрести; выпускали бы сельскохозяйственные газеты; выписывали бы лучших специалистов, не давая простора жуликам; основывали бы школы…

Но заработает ли такая система? — Бог весть! оттого-то на приобретение опыта в каждой отрасли хозяйствования и отводится по проекту пятнадцать лет. Во всяком случае, она не причинит вреда! Здесь продолжат жить и работать те же люди, которые жили и работали в этих краях до создания Компании; над ними будут стоять те же власть предержащие; их стремление к наживе или безделью, безответственность и глупость, разгильдяйство и взяточничество останутся при них, — однако их бесконтрольному проявлению будет положен некий предел.

Петр Бестужев восторженно приветствовал новые замыслы человека, который успел стать его кумиром. Юноша считал, что Грибоедов принадлежит к числу тех людей, которые, хоть и не носят короны, предназначены для преобразования мира к лучшему. Грибоедов в ответ выражал сомнения, стоит ли мир изменений: если уж на него самого давят обстоятельства, вынуждая жертвовать творчеством ради службы, то чем же жертвуют ей менее сильные духом?! От этой мысли он приходил в расстройство, но не в отчаяние. Окончательно оформив свой проект, Грибоедов послал сведения о нем братьям Всеволожским, с нарочным от их зятя генерала Сипягина для ускорения доставки письма. Ответ пришел незамедлительно. Не только Александр Всеволожский не испугался масштаба предлагаемой деятельности, не усомнился в ее осуществимости, но Никита — прежний красавец и кутила Никита! — просил найти ему какое-нибудь место при Паскевиче или Сипягине, чтобы он мог лично из Тифлиса контролировать ведение дел. Всеволожские готовы были поддержать Компанию всеми своими свободными деньгами. Просьба Никиты была тотчас исполнена, хотя Паскевич крайне удивился причуде, которая гонит петербургского щеголя и богача в Грузию. 7 сентября Грибоедов отправил свой проект на утверждение Паскевичу.

А до того он женился на Нине. Он очень жалел, что не может попросить Бегичева быть у него на свадьбе, но приезд друга заставил бы отложить ее слишком уж надолго. Грибоедов надеялся, что сможет обвенчаться в перерыве между приступами лихорадки, но 22 августа, в среду, когда Грибов уже одел его к венцу, он внезапно почувствовал начало нового припадка. Это было ужасно — хоть отказывайся, что, конечно, вызвало бы неудовольствие приглашенных и, может быть, навлекло бы на Нину насмешки. Он превозмог себя и поехал в Сионский собор, где собрались самые близкие родственники и знакомые, всего человек пятьдесят. Собрав все свое мужество, которое обычно скрывал под маской небрежной беспечности, сжав зубы, чтобы они не стучали в ознобе, он заставил себя выдержать церемонию. Он перенес весь приступ на ногах, что было настоящим подвигом, но ничего не запомнил из событий того вечера.