Грибоедов

Русскому посольству отвели большой дом, пустовавший за смертью хозяина, с баней и тремя обширными дворами, куда выходили двери всех комнат. Тегеранским мехмендарем посольства был назначен Абул-Гуссейн-хан, племянник министра иностранных дел Абул-Хасан-хана, подписывавшего Туркманчайский мир. Но и тавризский Назар-али-хан остался при Грибоедове, ибо вскоре должен был сопровождать его на обратном пути. Оба мехмендаря долго суетились, размещая членов посольства. Грибоедов выбрал себе покои в глубине третьего двора, Аделунг и доктор Мальмберг поселились поблизости, а вот Мальцев почему-то предпочел комнаты в первом дворе, более шумном и людном, рядом с комнатами Назар-али-хана. При доме не оказалось конюшни, и лошадей посольства увели в конюшни британской миссии, которые были свободны из-за отъезда всех англичан. Грибоедов хотел пошутить, что лошади теперь в полной безопасности. Ведь территории иностранных миссий в Персии обладали священным правом беста, то есть любые преступники, достигшие их, получали тут убежище, и под страхом небесной и земной кары никто не мог их схватить, а иностранцы не могли их выдать. Конюшни британцев издавна служили цели беста, поскольку в жилые помещения миссии англичане не хотели пропускать местных злодеев. Так что русские лошади находились под сенью беста.

На следующий день по прибытии Грибоедов принимал и отдавал визиты первых вельмож и министров, а на третий день представился шаху в точном соответствии с церемониалом, расписанным в Туркманчайском договоре. Как и при Ермолове, посол входил во дворец в обуви и сидел в присутствии шаха. Это вызвало некоторое неудовольствие придворных, но правила, сколь ни были для них неприятны, составляли часть трактата, и отрекаться от них было поздно. Грибоедов вел себя вполне непринужденно. Шах приветствовал представителя великого русского императора со всей восточной торжественностью и со всей любезностью. Грибоедов получил очередного Льва и Солнца с алмазами и золотое ожерелье, молодым секретарям пожаловали ордена низших степеней, и даже свите были розданы медали и подарки.

Грибоедов со своей стороны вручил Фетх-али-шаху верительные грамоты, но с подарками от императора вышла пренеприятнейшая история. Скупостью Родофиникина они были отправлены по Волге в Астрахань, как и личные вещи посла, ибо сплавлять их по реке выходило дешевле, чем везти сушей. Это произошло в июле, и Грибоедов был уверен, что до зимы все должно дойти до Тегерана и ждать его на месте. Однако, приехав в столицу Ирана, он, к своему гневу и ужасу, ничего там не обнаружил. Являться к златолюбивому шаху с пустыми руками было нелепо и, по восточным понятиям, оскорбительно. Он послал одного из своих людей в сторону Баку, выяснить, что случилось. Он отказывался верить, что императорский груз задержался на полгода просто по лени и беспечности портовых работников. На месяц-два, но не на полгода! Посланный вернулся с сообщением, что дорога непроездна, так что нет смысла разузнавать, все равно дары не прибудут до весны. Грибоедов, в который уже раз, проклял жадность грека, сэкономившего на сухопутном транспорте, — ведь по Военно-Грузинской дороге всегда можно было проехать. Он имел с собой пригоршню платиновых монет, которые начали чеканить в России с прошлого года по инициативе купцов Демидовых. Платина была очень редка, не находила никакого применения, и Демидовы, добывавшие ее в большом количестве, хотели извлечь из нее хоть какую-то пользу. Грибоедов предполагал раздарить монетки персидским сановникам в качестве уникального, занятного, но в сущности пустякового сувенира. Теперь же, из-за халатности неведомых ему лиц, он вынужден был вручить монеты самому шаху, в ожидании настоящих даров. Шах проявил подобающую вежливость, но, конечно, задержка императорских подарков была ему крайне досадна. Грибоедов уведомил Паскевича о своем прибытии в Тегеран и здешних делах и послал предельно едкое отношение Родофиникину, унизившему Россию перед шахом.