Грибоедов

Ночью, за два дня до отъезда, Грибоедова, мучившегося бессонницей, потревожил слуга, сказав, что в ворота стучится второй евнух шахского гарема[23] Мирза-Якуб, прося взять его в Эривань на основании трактата, ибо он прирожденный армянин, Якуб Маркарян. Грибоедов не поверил ушам. Он велел передать просителю, что ночью прибежища ищут только воры, а министр российского императора оказывает покровительство гласно и что те, кто имеет к нему дело, должны являться к нему открыто, днем, а не ночью. Это происшествие своей несуразностью и абсурдностью встревожило Грибоедова. Он не имел хороших агентов в Тегеране. В этом городе он был очень недолго в 1818 году вместе с Мазаровичем. Не зная еще персидского языка, плохо понимая местную жизнь, страдая от резкой перемены в своей судьбе, он не завел тогда дружеских связей. Теперь же он носил сан, не позволявший ему, не унижая своего достоинства в глазах персиян, общаться с ними на улицах и базарах. Донесения коллег, слуг, конвойных казаков, Грибова ему мало помогали, поскольку все они разбирались в ситуации еще хуже него. Все же инстинкт и опыт разведывательной работы подсказывали ему, что вокруг что-то идет не так. Точнее, все шло слишком хорошо, слишком быстро и гладко, и тем-то и беспокоило его. В Тавризе библиотека британской миссии была заполнена романами Вальтера Скотта, которого Макдональд и прочие шотландцы почитали как национального героя, а Макнил был ему даже сродни. Грибоедов тоже ценил Великого северного волшебника, как его величали благодарные читатели всего мира, хотя больше любил его поэмы, а не прозу. Однажды он полистал новейший его роман, только что вышедший и привезенный Кемпбеллом из Англии, — «Пертская красавица». Там он натолкнулся на эпизод, как целый день шотландскому принцу сопутствует полнейшая удача, малейшие его желания выполняются свитой и судьбой — но то был последний день в жизни принца, обреченного на смерть заговорщиками из его свиты. Шотландцы называли состояние, когда все так великолепно, что просто не может длиться долго, словом fey. Грибоедов подозревал, что его нынешние удачи сродни удачам принца Вальтера Скотта. Его принимали с невиданными почестями, шах мгновенно, без задержек и затяжек, выполнял любые его просьбы, вельможи наперебой угощали, даже враг Аллаяр-хан не возражал против увода женщин его гарема — может ли все это быть правдой? Аделунг выражал восторг — Грибоедову не нравилось происходящее.

Происходящее понравилось ему еще меньше, когда на следующий день, едва рассвело, Мирза-Якуб снова явился в посольство с той же просьбой. Грибоедов принял его, пытаясь разобраться в истории, имевшей очень дурной вид. Он не знал лично второго евнуха, поэтому не мог решить, действительно ли перед ним сам Мирза-Якуб. Посетитель имел при себе некоторые бумаги и вещи, но это ровно ничего не доказывало. Очевидно, только реакция шаха подтвердит его личность. Но если это и в самом деле Мирза-Якуб, какая сила гонит его в Россию? У таких людей трудно понять возраст, но он был захвачен в плен в первую Русско-иранскую войну, около 1804 года, когда едва ли был старше десяти-двенадцати лет; значит, теперь ему могло быть лет тридцать пять — сорок: о расцвете сил у евнуха говорить не приходится, но все же это еще не те годы, когда человек испытывает непреодолимое желание возвратиться и умереть у могил предков. Его, конечно, не может влечь назад к семье, хотя он и не порвал с ней связей, помогал деньгами, благо вел бухгалтерию шаха; все же он должен был понимать, что обстоятельство, дающее ему огромные привилегии в шахском дворце, на родине вызовет одно презрение. Грибоедов постарался ясно объяснить это просителю и отговорить его, но тот твердо стоял на своем. Почему? Находясь под особым покровительством шаха, второй евнух мог не бояться совершенно никого. Неужели он боится самого шаха? Он может быть виноват перед своим повелителем лишь в одном: в значительной растрате казенных денег, которая, как он опасается, раскроется, когда начнется выплата двух оставшихся куруров. Но и это объяснение не выдерживало критики: год назад казначейство выдало пять куруров и, разумеется, провело ревизию всех средств. Тогда Мирза-Якуб не пострадал. Можно ли поверить, что с тех пор он серьезно проворовался, зная, что вскоре предстоят новые расходы по контрибуции? Совершенно невероятно. Даже если предположить иное — что в глубине души он остался православным и мечтал открыто исповедовать отеческую веру, если надеялся купить уважение соотечественников нажитыми на шахской службе деньгами, все равно его поведение казалось странным. Он столько разъезжал по делам шаха, почему бы не исчезнуть из страны незаметно и без скандала?