Грибоедов

Из Москвы Грибоедов выехал по привычной с детства дороге и не узнал ее. Повсюду виднелись следы прошедшей войны; разрушенные станции восстановили, но лошадей и провизии недоставало, приходилось подолгу сидеть в ожидании и с трудом доставать простейшие деревенские припасы. Зерно для крестьян подвозили из других губерний, но овощей, яиц или мяса нельзя было купить ни за какие деньги. Все так отличалось от прежних спокойных путешествий в семейном поезде с собственными припасами и кроватями! Из полусгоревшей Вязьмы Грибоедов свернул в сторону, посмотреть, что осталось от Хмелит. Он ожидал найти пустошь и был изумлен, завидев на взгорке барский дом и все службы. Дворовые встретили его радостно, ведь он первым из семьи приехал к ним с позапрошлого лета, притом его и сестру Марию они любили больше других за добрый нрав. Они наперебой рассказывали ему, как у них останавливался сам Наполеон, высокий, курчавый (Александр решил, что это мог быть Мюрат, зять Бонапарта, неаполитанский король, командир арьергарда французской армии), и как при отступлении французов к ним забрел отряд пехоты и был уничтожен партизанами Бегичева при помощи крестьян. Раненных в том бою привезли в Хмелиты, и одного из них Алексей Федорович по возвращении своем взял в камердинеры. Александр смог сообщить дяде очень приятные для того известия, но сам, впервые, может быть, задумался об участи русского солдата-ополченца: тот воевал, отстоял Отечество, получил раны — и что его ждет? награда службой у барина, отсидевшегося в тылу? или прежние мерзости, возврат под палку господина, к покорности и послушанию?

Теперь он новым взглядом смотрел на следы разорения, проезжая разрушенный Смоленск, встречая на каждом шагу свидетельства сражений двух великих армий. Ему было стыдно за оставленную на поругание Москву, за то, что сам он так и не принял участия в боях. Он спешил, надеясь еще успеть присоединиться к походу по Европе. В Минске он начал расспрашивать о местонахождении своего полка и, наконец, 30 июня нашел его в Кобрине, в сорока верстах от границы.

* * *

Кровь польская сказалась в сердце польском!

Не устою на роковой черте!
И, спотыкаясь в месте скользком,
Я падаю, но в ноги красоте!

Кн. Вяземский.

Вид Кобрина мало сказать разочаровывал. Крошечный городок на слиянии двух речек, полдюжины каменных домов и сотня деревянных, лавки ремесленников, солдатские палатки и конюшни полка: из таких ли дыр отправляются на завоевание Европы? Грибоедов представился в штабе полка дежурному офицеру и натолкнулся на ледяной прием. Дежурный, как и все бывшие иркутские драгуны, не переносил московских гусар. Он слишком хорошо помнил их подвиги на победоносном шествии к Казани и не прощал позора, запятнавшего честь их общего теперь мундира. Восстанавливая прибывшего корнета в полковых списках, он дал ему прочесть майский приказ генерала Кологривова, которым тот встретил появление салтыковских волонтеров: генерал уведомлял, что «находится в твердом уповании о соблюдении военными чинами должного порядка и повиновения, в противном же случае с прискорбием, но без пощады обратится он к власти, ему данной, против всякого своевольничания, озорничества, грабежа и неповиновения». Грибоедов поблагодарил за намек, но весь его облик бледного, тонкого, серьезного студента в очках настолько не соответствовал образу буяна и грабителя, что дежурный немного оттаял и послал вестового помочь ему найти квартиру, хотя это название было слишком пышно для той комнаты, которую он в конце концов получил для себя и Амлиха. Все лучшие помещения в городке были уже разобраны офицерами, явившимися в полк прежде него.

На следующий день барабанный бой поднял его с постели еще до пяти часов утра. Так рано он прежде не просыпался, если не считать того, что с отъезда из Владимира он почти не спал, проводя дни и ночи в коляске или на станциях. Офицер, проводивший учение, не пришел в восторг от болезненного вида новоприбывшего и отнесся к нему с известной резкостью. Однако он быстро переменил мнение: Грибоедов показал себя неплохим стрелком и фехтовальщиком и отличным наездником. Когда же командование узнало о конном заводе его дяди, находившемся совсем неподалеку и уцелевшем от французов, Александр оказался на хорошем счету у начальства.

Шатилов и прочие старые знакомые по московскому полку приняли его как родного, радуясь любому новому лицу, тем более такому остроумному, как Грибоедов. Они чувствовали себя очень неуверенно рядом с боевыми офицерами, сражавшимися при Бородине и Малоярославце, и, не имея возможности исправить мнение о себе, поскольку полк оставался в тылу, заглушали горечь, упражняясь во всех гусарских доблестях, кроме военных. Вино и табак они получали от родных и проводили все свободное время (а учения заканчивались к полудню) в кутежах, довольствуясь собственным обществом, потому что драгуны ими пренебрегали, а местные жители ненавидели всех русских.