Грибы на асфальте

— Извольте. Сижу я, значит, на крыльце и думаю: не утянуть ли Егорычевы кальсоны, которые прямо сами свешиваются мне в руки с веревки? Продать — пирожков накупить можно. Вдруг появляются двое. Он и она. Юнцы. «Не вы хозяин дома будете?» — спрашивают. «Допустим», — отвечаю я уклончиво. Тогда они безнадежными голосами говорят:«Не найдется у вас комнатки? Молодожены мы, студенты». Окинул я с крыльца «Ноев ковчег» взглядом и отвечаю: «Нет. Все занято». Они повернулись и пошли, печальные такие. Жалко мне их стало. Зыркнул я на Егорычеву халупу второй раз, и вдруг меня осенила гениальная идея. «Стойте! — кричу. — Хотите пока занять вот этот сарайчик? Петушка мы куда-нибудь переселим». Если бы вы видели, как они обрадовались! Я тоже за них обрадовался и не заметил, как мне задаток сунули.

Кобзиков тяжело перевел дух и потянулся к бутылке с пивом.

— Живодеры вы с хозяином, — проворчал Ким. Он съел кусок плавленого сыра и пошел провожать Тину. Я попытался было углубиться в расчеты, но запах яств раздражал меня. Машинально я отщипнул булку.

— Ешь, ешь, — вкрадчиво сказал Кобзиков. Я не заставил себя долго упрашивать.

— Можешь и консервы съесть.

Несколько удивленный, я открыл «Печень трески натуральную в масле» и принялся опустошать банку.

— Может, ты пива хочешь? Не стесняйся.

Тут я с подозрением оглядел Кобзикова. Чересчур уж хлебосольная была у него физиономия.

— Признайся, что тебе от меня надо? — спросил я.

Ветврач замахал руками.

— Что ты! Что ты! Вижу — голодный, почему не угостить? Сегодня — я тебя, завтра — ты меня. Услуга за услугу. На том и свет держится. Допустим, надо сходить за обувью…

Я перестал есть и насторожился:

— Что еще за обувь?

— Да так, ерунда. Забыл в гостях туфлю. Я тебе рассказывал. Самому, понимаешь, неудобно.

— Значит, мне надо идти за туфлей?

— Ну да. Пришел, взял и ушел. Что здесь такого?

— Я отодвинул от себя еду.

— Спасибо. Мне пока еще жить хочется.

— Чудак, — вскочил Кобзиков с кровати. — Абсолютно никакого риска! Я все разведал. Полковник сегодня трудится во вторую смену, полковница на даче. Дома одна моя Дульцинея. Скажешь ей: «Здравствуй, Диночка. Вацлав просил тебя вернуть ему обувь». Вот и вое. Она тебе вернет, и ты сразу ходу.

— А почему сам не хочешь?

— Я вижу, ты совсем профан в любовных делах. Мне же придется тогда остаться!

— Ну и оставайся. Разве она тебе не нравится?

— Нравится. Но есть одно обстоятельство. Так называемый критерий времени.

— Что это за чертовщина?

— Ну, понимаешь… сегодня у меня еще два свидания. А как я пойду, если туфли одной нет? Ну как, Ген?..

— Нет.

Кобзиков возбужденно забегал по комнате.

— Слушай.! Я отдам тебе все, что на столе!

— Нет!

— И еще бутылку сверх того, — соблазнял Вацлав.

— Нет.

Тогда Кобзиков остановился:

— Слушай. Я тебя поведу в ресторан, Понял? Заказывать будешь ты, что хочешь.

— Что хочу? — переспросил я..

— Что хочешь!

— И гуся?

— И гуся.

— И коньяк?

— И коньяк.

— Только еще одно условие, — сказал я. — Ты расскажешь мне свою биографию. Ты мне будешь исповедоваться: почему ты такой страшный потаскун. И все остальное.

— Идет! — согласился Кобзиков.

* * *

Ресторан был уже закрыт.

— Не напирай, — сказал швейцар, угрожающе выпячивая грудь и шевеля усами.

Вацлав сунул ему рубль, и усы опустились. За столиками было почти пусто. Мы сели у окна. Подошла официантка с усталым лицом.

— Что угодно, мальчики?

— Жареного гуся, бутылку KB, шампанского во льду, остальное по своему усмотрению, — сказал я, небрежно развалясь на стуле.

— Из горячего ничего нет.

— В таком случае вместо жареного гуся запишите жалобную книгу.

— Через полчаса мы ели гуся.

Гусь был нежен, как велосипедная шина, но Кобзиков урчал от наслаждения: он опять был голоден.

— Итак, — сказал я. — Родился ты в тысяча девятьсот…

— Ты говоришь, у нее были грустные глаза? — перебил Кобзиков, обсасывая кость.

— Да… В тысяча девятьсот…

— И она была в цветастом халатике?

— Да, она была в цветастом халатике, мерзкий донжуан! И у нее были грустные заплаканные глаза, безжалостный ты человек! И еще у нее были прекрасные золотые волосы и маленькие ножки!

— Помню, помню, — вздохнул Вацлав.

— Не понимаю, чего тебе еще надо? Не девушка, а ангел.