Грибы на асфальте

— Женись, брат. Интересно погулять на свадьбе, на собственной. Эй, давай станцуем русскую? Рус скую! Помнишь, как когда-то?.. Мишка, тащи баян!

Чуб опять упал на глаза жениху, и он зло затряс головой.

Я воспользовался этим и потихоньку ретировался на свое место. Лиля ковыряла вилкой в винегрете.

— Он тоже летчик?

— Нет, повар.

Как странно — один чуть ли не достает рукой звезды, а другой готовит пересоленные винегреты.

— А может, это жена готовила?

Вы сейчас, наверно, скажете, что все профессии нужны людям. Я с этим согласна. Но все-таки есть профессии сильных. Вот, например, ваша. Зачем кривить душой, скажу прямо: я горда, что случай свел меня с вами.

Она сказала это так искренне что мне вдруг стало страшно за свое будущее. А что, если все раскроется?

— Да… конечно. Но знаете, вы слишком много требуете от людей. Не всем же быть- смелыми и от важными. В основном человечество мягкотела, добро, любит покушать и повеселиться.

Лиля живо повернулась ко мне:

— Вот-вот. Если бы вы знали, как я презираю ваше «человечество»! Этого пресловутого «среднего гражданина», который пьет вино, ест борщи, приволакивается за женой соседа, а в оставшееся время «возводит светлое здание будущего». Ну, какой это герой? Герой — это кто делает что-то необычное, весь отдается своему делу. Но и герой — чепуха. Он герой потому, что все вокруг овцы. Знаете, есть такая пословица: «Молодец — среди овец, а против молодца — сам овца». Если уж жить на земле, то лишь гением.

— Ого! — сказал я, — Сколько честолюбия! По чему же вы живете? Или, может быть, вы гений?

— А почему вы смеетесь? Вы же ничего не знаете обо мне. Вдруг я сделала открытие, о котором человечество и думать никогда не думало?

— Какое же это открытие? — заинтересовался я.

— Пока тайна.

— Ну, пожалуйста, скажите. Я никому ни слова. Лиля заколебалась:

— Поклянитесь.

— Клянусь.

— Нет, не так. Смотрите мне в глаза и повторяй те: «Клянусь, если я скажу лишь слово…»

Я повернулся и уставился в ее черные глаза, которые вдруг стали серьезными и страшно глубокими.

— Клянусь, если я скажу хоть слово…

— …пусть тогда мой самолет разобьется, а тело мое не опознает даже мать.

Я покорно повторил за ней клятву. Мой самолет никогда не разобьется.

— Ну вот. Вы первый человек, который это узнает. Мы живем на электроне.

— Где? — поразился я.

— На электроне. А солнце — проток.

Я невольно рассмеялся. Лиля спокойно взяла яблоко и откусила его.

— Смейтесь, смейтесь. На вашем месте каждый поступил бы так же.

— Но как вы пришли к такому выводу? — спросил я, вволю насмеявшись, благо на это мне было дано разрешение.

— Это уже частности. Не исключена возможность, что наша солнечная система — это атом, который входит в состав пепельницы, стоящей на столе какого-нибудь великана. А этот великан сидит в мягком кресле, читает газету, тычет окурки в пепельницу и даже не подозревает, что в ней копошатся миллиарды солнц и планет, на одной из которых находимся мы с вами. И мы никогда не увидим ни этого великана, ни даже его пепельницы — потому что человеческий глаз не замечает ни маленького, ни большого. Впрочем, «большое» и «маленькое» — понятия относительные, которые осознаются только в сравнении. Так же точно, может быть, есть жизнь и на нейтронах, которые мы разгоняем. А почему и не допустить такой возможности? Вы уверены, что все мыслящие существа должны иметь рост полтора метра и температуру тридцать семь градусов? Вы уверены, что микробы не мыслят?

— После беседы с вами — нет.

— Не нужно иронизировать. Я этого не люблю.

— Я и не думал. Этого открытия хватит и на десяток гениев.

— Опять? Идемте домой.

На лестнице был переполох: трое дружинников с торжеством тащили упирающегося шкета в папахе на улицу. Физиономия была у него черная, как у негра. Он пытался прорваться в рай через котельную.

Лиля жила далеко, и я возвращался последним трамваем. Всю дорогу, я смотрел в окно невидящими глазами и улыбался. Таких девушек мне еще не приходилось встречать. Открыть жизнь на электроне! Смешно… И руки цепкие, как у гимнастки. В темном подъезде я все-таки поцеловал ее. Получилось быстро и грубо, так как я думал, что Лиля будет сопротивляться. Но она только сказала:

— Ничего приятного не нахожу. Пошло.

— Но гении тоже целовались, — возразил я.

— К сожалению.

За окном гнулись деревья из синих искр. Кондукторша в ватнике и плаще, похожая на кочан капусты, подозрительно смотрела на меня, очевидно принимая за пьяного. А мне хотелось сделать ей что-нибудь приятное, доброе. Купить билет, что ли?

* * *

— Значит, глаза голубые, как пламя денатурата?

— Да.

— И лицо, как у «Неизвестной» Крамского?

— Да.

— Гм… — Кобзиков задумался. — А социальное положение ее ты выяснил?

— Нет.

— Без социального положения не могу,

— У нее была дорогая шубка и платок рублей за пятьдесят.

— Многие имеют одну мать уборщицу, а носят дорогие шубки.

— Живет в новом доме. На дверях табличка.

— Многие живут в новых домах и имеют таблички. Нет, Рыков, денег я тебе дать не могу. Что скажет ревизионная комиссия? Выясни социальное положение, тогда будем, смотреть.