Грибы на асфальте

«Характер у моей жены, кажется, неважный, — думал я, стараясь как можно сильнее ставить ноги на тротуар, чтобы они не замерзли. — Впрочем, в молодости очень хочется быть непохожим на всех. Нужно побольше острить. На женщин это действует неотразимо».

— Вы студент? — спросила девушка, не оборачиваясь.

— Нет, работаю.

— Где?

— Летчиком-испытателем.

Это было не остроумно, но эффектно. Моя спутница остановилась и посмотрела на меня пристально, как будто увидела впервые. Потом высвободила из перчатки руку.

— Лиля. А вас?

— Гена… Геннадий Яковлевич.

— А вы видели Землю?

— Как вас.

— Какая же она?

— Плоская.

— Я серьезно.

— Я тоже. Плоская, как блин. А сбоку уши.

— Какие уши?

— Слонов, которые ее держат.

— С вами серьезно…

Лиля надулась. Минут пять мы шли молча.

— Только это пока тайна, — продолжал я. — Ученые так поражены открытием истины, что не могут ее осмыслить. А летчики все знают. Да вот теперь еще вы.

— Нет, правда?

В голосе Лили было колебание.

— Вполне. Это ужасно, да?

— Наоборот… замечательно. Только вы все врете. Откуда-то сверху, точно срываясь со звезд, падал редкий снег. Он щекотал лицо и был виден только у матовых стекол фонарей. Он бестолково вился, налетая на них грудью.

— Постойте, — сказала вдруг Лиля, — вы слышите музыку?

Мы остановились. Тихая и нежная мелодия вальса неслась сверху вместе со снегом.

— Слышу. Это играет Аэлита.

— А по-моему, вон в том доме.

Мы стояли возле столовой № 14. Весь второй этаж ее был освещен, в окнах скользили тени. У меня сразу заныли окоченевшие ноги.

— Знаете, — сказал я, — там сейчас свадьба мо его друга. Вы не хотите пойти?

— И вы действительно только что вспомнили об этом?

— Нет. Просто я боялся оказаться в ваших глазах банальным.

Лиля испытующе посмотрела на меня. Я стойко выдержал ее взгляд.

— Но у нас нет подарка, — сказала она неуверенно.

— Ерунда! Сейчас что-нибудь купим! — воскликнул я, мысленно подсчитывая, сколько у меня денег.

В «Гастрономе» я взял две коробки пастилы и бутылку шампанского. «В крайнем случае, если ничего не выйдет, уничтожим все с Кобзиковым», — подумал я, входя вместе с Лилей в вестибюль.

Здесь по-прежнему было много народу. Расталкивая толпу, я храбро двинулся на стражей с повязками. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу, явно скучая.

— Здорово, ребята, — сказал я. — Мы не опоздали?

— Опоздали, — пробурчал один из дружинников, подозрительно косясь на мой сверток. Другой тоже посмотрел на бумажный пакет.

— Кирпичи? — равнодушно спросил он.

— Ну да, — сказал я, выставляя серебристое горлышко. — К такому кирпичу приложишься — и хорош будешь. Ну, как там Николай? Держится еще на ногах? Или Маша пригубить не дала?

Стражи заулыбались:

— Извините, товарищи… пожалуйста, проходите. Приходится принимать меры. Лезут тут всякие. Только что одного мудреца раскололи. Кирпичи за вернул в бумагу — вроде с подарком…

В зале было душно и пьяняще тепло. Нестройно гудели, шаркали подошвами, шипела радиола, звякали тарелки. Лиля подошла к зеркалу. Я остановился рядом, искоса разглядывая ее. В зеркале отражалась совсем юная черноволосая девочка со строгими глазами. Бледное лицо, обрамленное короной волос, худые руки. Платье из красной шерсти сидело свободно — очевидно, его шили «на вырост». Сильно декольтированное и короткое, оно открывало почти до колен стройные, слегка худые ноги и почти всю спину, покрытую «гусиной кожей». Две толстые косы сбегали по маленькой груди почти до пояса.

— Вы, наверно, будете стесняться моих кос, — сказала Лиля, когда мы встретились в зеркале глазами, — они ведь не модны.

— Что вы! — запротестовал я. — В косах есть своеобразная прелесть. Что-то от пушкинской Люд милы.

— Спасибо за комплимент. Мне все говорят, что я не современна.

— Вы не так меня поняли. Наоборот…

— Вы имеете в виду платье? Так оно — моей сестры.

— Пойдемте танцевать? С вами в обычной обстановке разговаривать трудно.

— Я не танцую.

— Почему? — удивился я.

— Потому что считаю пошлым. От танцев дав но осталось одно название. Сейчас танцуют только потому, что можно на глазах у всех обниматься. А мне это совсем не нужно.

— Тогда пойдемте за стол.

— Я не пью.

— И не едите?

— Иногда.

Мы неловко стояли посреди зала.

— Эй, парочка! Как там вас? Идите сюда! — за кричали из-за стола.

Некто в черном костюме с галстуком-бабочкой подскочил к нам и с пьяной любезностью стал усаживать за стол. Я пошел поздравить жениха. Он сидел во главе стола, красный, довольный, и боролся со своим чубом при помощи железной расчески. Он боролся яростно, ожесточенно, но безуспешно: едва расческа сходила с головы, как чуб моментально рассыпался и лез в глаза,

— Сколько лет, сколько зим, дружище! — сказал я, ставя возле жениха бутылку шампанского и де лая растроганное лицо.

— Ему хватит уже! — запротестовала кругленькая, как колобок, невеста. — Мама, его опять хотят напоить!

Жених поднял с глаз чуб и неожиданно закричал:

— Сашка!!! Ты???

— Ну да!

— Друг! Какими судьбами? Давай бокалы сюда! Мы выпили при явном недовольстве родственников невесты.

— Ну, ты как тут, женился, значит?

— Да вроде. А ты?

— Нет еще.