Гридень 4. Взлет

Через некоторое время ко мне подошли троемужчины, ну а четвертого привели. Геркул, Алексей — это мои, получается, замы, Аепа, все не сидится ему, так же пожелал участвовать в переговорах. А привели Изяслава Стародубского.

— Князь, ты чего хочешь? — обратился я к Изяславу, чтобы решить с ним и перейти к насущным делам.

— Отпусти меня под слово, как это сделал с половцем Козлом Сотановичем, — попросил Изяслав Давидович.

— Но ты же не Козел? А я не баран, чтобы отпускать тебя именно сейчас, когда ты смог рассмотреть все наши укрепления. Так что побудь в яме. Там и безопасно, да и сытно, тебя кормят лучше, чем моих воинов, — отмахнулся я от князя и его, не взирая на возмущения стародубскоговластителя, увели.

Но позже нужно будет обязательно сделать выговор тем, кто охраняет ценного пленника. Если мне нужно поговорить с Изяславом Давидовичем, так я об этом обязательно скажу, ну ежели молчу, так пусть себе и сидит, червякам рассказывает о своих желаниях. Это все пиетет перед князьями. Поддались, видимо, на уговоры отвести ко мне.

— Друг мой, славный воин Аепа, по здорову ли ты, кабы идти с нами на переговоры? — спросил я, мягко намекая, что не особо-то и нужен мне в качестве парламентера ханский сын.

— По здорову. Я иду с тобой! — безапелляционно ответил Аепа.

Я не стал усложнять ситуацию и требовать, приказывать. Хочет? Пусть идет, но пришлось напомнить кипчаку, что я главный и мне говорить прежде всего, как и решение принимать.

— Там… Там… Богояр, — растерянно сказал Алексей, всматривающийся в тех троих воинов, которые выехали из лагеря мятежников и остановились в чуть более, чем ста метрах от подножия холма.

Переговорщиков от противника было трое. Одного я не мог не узнать. Да, это был отец. Опять он появляется в моей жизни и вновь, как встречаемся, так родитель на другой стороне правды находится. Вот как тут быть? Чувств сердечных не питаю, но Богояр, как я посчитал, стал исправляться, проявил заботу обо мне. Та соль, что он прислал мне, до сих пор помогает. К примеру, даже сейчас мы солили рыбу и конину именно отцовской солью. И теперь нам убивать друг друга. А ведь мог родитель и дальше не помогать, выгодный он «папочка».

— Если ты, Алексей, будешь так реагировать на моего отца, который сейчас нам враг и выступает в качестве переговорщика, то лучше останься тут, — сказал я.

— Прости, племянник… тысяцкий-брат, я сдержусь. В бою поквитаюсь, — сжав зубы, сказал Алексей.

Через пять минут мы уже направлялись к парламентерам. Нарочито, с большим и показным трудом, спускались с холма. Нечего знать врагу, что конница имеет выход из-за нашего укрепления. Враг может об этом узнать, но только когда донесут такие сведения те, кто сейчас на ладьях бросили камни и встали на середине реки. Вот им, речникам, должно быть видно.

Все мы, включая и Аепу, восседали на мощных конях с притороченными к седлам перьям. Половец так же пожелал на такой вот «красоте» проехаться. Чувствую, что скоро в степи резко поднимутся цены на перья от крупных птиц, что все и каждый начнет цеплять себе «красоту». Нужно что-то придумать, чтобы такое украшательство, не лишенное и практического смысла, было только у Братства.

Сын половецкого хана был в добротном доспехе, частично пластинчатым с умбоном на груди, но в этом он уступал нам, особенно мне. Панцирь для человека знающего, а тут многие знатоки, будет иметь большую цену, чем любой доспех, который сейчас есть на Руси и у половцев. Так что пусть думают вражины, стоит ли против нас идти, если такие доспехи имеем. Может и не тысячу с собой на тот свет заберем, а все три.

— Ты выглядишь старше своих лет, тысяцкий Владислав Богоярович — как только мы приблизились к парламентерам, начал разговор Игорь Ольгович.

— А ты уже видел меня, князь, когда просил половецкого хана кинуть меня в яму и там сгноить, — отвечал я, припоминая эпизод в Шарукани.

Краем глаза я увидел не до конца мне понятный блеск в глазах Богояра. Будто он злиться. Если так, то на кого? На меня, что позволяю себе так свободно говорить с предводителем войска мятежников и предателей Русской Земли? Или отец разозлился от того, что с его сыном поступили подло и в яме томили?

— Но ты сбежал. Может это я дал тебе такую возможность? Ведь это именно мои люди тебя освободили. Из сотни моего человека… Он рядом с тобой нынче, — усмехнулся новгород-северский князь.

— Смуту внутри моего окружения хочешь посеять? Намекаешь, что родной дядька мой Алексей Святославович твой человек? — Лешко хотел встрять в разговор, но я протянул в его сторону руку с раскрытой ладонью, давая понять, что нечего тут своими эмоциямифонтанировать.

— А что дядька роднее отца стал? Но вот он, твой родитель! — усмехаясь, Игорь Ольгович указал на Богояра. — Не учили слушать отца?

— Учили. И Русь любить учили, не вести дружбу с врагами земли нашей, то же учили. А что до отца моего. Ты прав, князь, нет более прочных скреп, как между отцом и сыном. Ты подумай над этим! — теперь уже была моя очередь усмехаться.