Грифон

Тихо пошел в ванну, стал чистить зубы, умываться, все время чуть не подергиваясь от распирающей меня энергии. Мне хотелось прыгать, скакать. Состояние было совершенно ненормальным — по крайней мере для меня. Я по сути своей сова, ложусь поздно, вставать норовлю тоже поздно. И вот такие приколы с ранним подъемом совсем не в моем стиле.

Голова совершенно ясная, светлая, мысли аж звенят, как хрустальные шарики, катающиеся в фарфоровом кувшине. И это позволило мне сосредоточиться как следует и увидеть, как некий человек ушел на моих глазах в стену, появившись неизвестно откуда. Я поперхнулся зубной пастой, вызвавшей рвотный рефлекс, — терпеть не могу, когда зубная паста попадает на корень языка. Брррр… гадость. Впрочем, — я также не пью водку и коньяк — сразу рвотный позыв, как только они попадают в рот. Это единственное, что матери нравилось в моем поведении. Нет — не единственное. Еще то, что я не курю — в отца. Вот Машка — та курит, и целовать ее после курения просто противно, о чем я ей говорил уже не раз. Похоже на то, как целуешь корзину с бычками и туалетной бумагой.

Я уселся на крышку унитаза — самое лучшее место для размышлений — и задумался: что происходит? Похоже, что мои способности мага изменились в какую-то сторону. В какую — это еще следовало выяснять. Что за фигуры, которые я вижу? Кто это? Была у меня одна мыслишка… но слишком фантастичная, чтобы я принял ее за основу. Впрочем, как сказал какой-то из великих физиков: «Достаточно ли эта идея безумна, чтобы быть правильной?» На мой взгляд, идея была в высшей мере безумной. А значит, единственно правильной. Я видел души мертвых.

Разглядывать тени и размышлять было некогда — пора на новую работу. Выскочив из ванной, я побежал на кухню, выхватил из холодильника батон условно-съедобной докторской колбасы, сделал себе бутерброд и стал поглощать его с отвращением и некрасивой жадностью. Оно вроде и есть хотелось — на меня напал прямо-таки какой-то едун, но и есть эту гадость было необычайно противно.

Я всегда в детстве думал, что докторская колбаса названа так потому, что как только ее съешь, надо отправляться к доктору. И что вот интересно — вкус этой колбасы почему-то не зависит от ее цены. Все колбасы подобного типа одинаково противны.

Бабушка всегда вспоминала, что когда она была еще девчонкой, в Советском Союзе делали колбасу такую, что можно было целый день ее есть и не отправиться на горшок от несварения желудка. Вот только мне почему-то в это не верилось. С тех пор как большевики уничтожили Российскую империю, колбаса была именно такой, какая она сейчас. Видимо, как способ воспитания советского народа: люди, жрущие такую колбасу, уже ничего не должны бояться — все худшее они уже испытали. Чего там американские ракеты? У нас докторская есть!

В кухонном зеркале отражалось мое угрюмое лицо, челюсти с отвращением пережевывающие бутерброд, а еще — слегка пожелтевший и позеленевший фингал. Глаз видел уже совершенно свободно, опухоль ушла, но эта радуга на правом глазу напоминала о чем-то космическом, например, о комете Галлея.

Схватив куртку, сунув ноги в водонепроницаемые заговоренные башмаки (треть зарплаты! Но нужная вещь, когда целыми днями и ночами бродишь по городским лужам), я бросился на остановку.

Ехать было не так далеко — дом Гриньковых находился в центральном районе, на улочке под названием Николаевская. (Ранее она называлась — 30 лет Советской власти, как некогда мне сообщила бабушка, знающая все старинные названия улиц.) Когда-то здесь находился дом детского творчества, потом его прихватизировали, перестроили, и ныне это был особняк бедной семьи Гриньковых, вынужденной влачить жалкое существование в пятидесяти комнатах с десятью сортирами.

Никогда, кстати, не понимал — какого черта эти олигархи сидят в России, когда можно свалить куда-нибудь на побережье Мексики или в другие благословенные места и не нюхать городскую вонь, не стоять в пробках и не жрать эту колбасу. Тьфу! Впрочем, это я жру эдакую пакость — они-то точно ее и не нюхали.

Охранник возле шлагбаума, перегородившего въезд на улицу Николаевскую, тут же выскочил к подозрительному типу, ошивающемуся возле будки КПП, и угрожающе спросил:

— Че надо?! Че ты тут ошиваешься с такой рожей?

— Ну я же не спрашиваю, чего ты ошиваешься с такой рожей в нашем благословенном городе? — мирно ответствовал я и приготовился к акту агрессии, не заставившему себя ждать.

— Че? Че ты сказал?! Да я щас тебя! — Здоровенная лапа недоумка потянулась к отворотам моей куртки, а пальцы второй стали складываться в подобие арбуза, когда я как можно более грозно завопил:

— Стоять! Милиция! Предъявить документы!

— Какие документы?! — опешил охранник, но кулак-арбуз опустил. — Ты кто такой?

— Оперуполномоченный Октябрьского отдела лейтенант Кольцов! (Слово «младший» я опустил — просто для удобства произношения, и ни за чем больше.)