Григорий Распутин: правда и ложь

«Бесценный друг мой. Часто вспоминаю о тебе, как ты бываешь у нас и ведешь с нами беседу о Боге. Тяжело без тебя: не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя сколько. Вот моя мука. Николай меня с ума сводит. Как только пойду в собор, в Софию и увижу его, то готова на стенку влезть, все тело трясется… Люблю его… Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожнее поступать. Но как же поосторожнее, когда я сама с собою не могу совладать… Ездим часто к Ане. Каждый раз я думаю, не встречу ли я там тебя, мой бесценный друг; о если бы встретить там тебя скорее и попросить у тебя советов насчет Николая. Помолись за меня и благослови. Целую твои руки.

Любящая тебя Ольга».

«Дорогой и верный друг мой. Когда же ты приедешь сюда. Долго ли ты будешь сидеть в Покровском. Как поживают твои детки. Как Матреша. Мы, когда собираемся у Ани, то вспоминаем всегда всех вас. А как хотелось бы побывать нам в Покровском. Когда же настанет это время. Скорее устрой все; ты все можешь. Тебя так Бог любит. А Бог, по твоим словам, такой добрый, хороший, что непременно исполнит все, что ты задумаешь. Так скорее же навести нас. А то нам без тебя скучно, скучно. И мама болеет без тебя. А нам как тяжело на нее, больную, смотреть. О, если бы ты знал, как нам тяжело переносить мамину болезнь. Да ты знаешь, потому что ты все знаешь. Целую тебя горячо и крепко, мой милый друг. Целую твои святые руки.

До свиданья. Твоя Татьяна».

«Милый, дорогой, незабвенный мой друг. Как я соскучилась по тебе. Как скучно без тебя. Не поверишь ли, почти каждую ночь вижу тебя во сне.

Утром, как только просыпаюсь, то я беру из-под подушки евангелие, тобою мне данное, и целую его… Тогда я чувствую, что как будто тебя я целую. Я такая злая, но я хочу быть доброю и не обижать нашу милую, хорошую, добрую няню. Она такая добрая, такая хорошая, мы все ее так любим. Помолись, незабвенный друг, чтобы мне быть всегда доброю. Целую тебя. Целую твои светлые руки. Твоя навсегда, Мария».

«Милый мой друг. Когда мы тебя увидим. Аня вчера мне сказала, что ты скоро приедешь. Вот я буду радоваться. Я люблю, когда ты говоришь нам о Боге. Я люблю слушать о Боге. Мне кажется, что Бог такой добрый, такой добрый. Помолись ему, чтобы он помог маме быть здоровой. Часто вижу тебя во сне. А ты меня во сне видишь? Когда же ты приедешь? Когда ты будешь в детской нашей говорить нам о Боге? Скорее езжай, я стараюсь быть пай, как ты мне говорил. Если будешь всегда около нас, то я всегда буду пай. До свиданья. Целую тебя, а ты благослови меня. Вчера я на маленького обиделась, а потом помирились. Любящая тебя твоя Анастасия» [179].

Илиодор бросает эти письма, как бисер под ноги свиньям, в ноги толпы. И толпа с разожженным сплетнями о Распутине воображением читала самые чистые и нежные строки, что были написаны царственными ручками, и направляемая нечистыми идеологами видела грязь там, где царила удивительная чистота.

Эти письма читались всей Россией, и по стране утвердился слух, что Гришка живет с царицей, да и, возможно, с ее детьми. Воистину, народ должен был гордиться и плакать от умиления, читая строки, написанные их царицей — первой леди страны — и ее дочерьми. Еще раз народу было явлено — нечаянно, не хвастливо — удостоверение о том, что государыня — удивительной, чистой души человек. Как восплачет потом народ под тиранами, которых посадит на место ее и ее смиренного мужа! Как замучают его новые «пророки», которые придут на смену голосу совести, которым взывал к народу старец! Если бы у народа было немного более прозорливости, то все могло бы пойти иначе. Но народ в целом не мог ослушаться церковь, которая с самых высоких амвонов кричала о Григории Ефимовиче как об антихристе. Здесь было бы самое время для церкви сказать слово в защиту государыни — ведь образованные люди не могли не видеть, что в этих письмах, кроме чистых христианских чувств, ничего не было. Но они ненавидели Распутина и желали оболгать его любой ценой. И сами хотели верить этой лжи.

Святыня была брошена народу под ноги, и народ втоптал святыню в грязь пока церковь стояла в сторонке и молчала или поощряла толпу. Удивительно ли, что такая страшная духовная слепота не могла не стоить и церкви, и народу так дорого! В свете всего происшедшего вокруг Григория Ефимовича Распутина революция, гражданская война и годы террора уже не кажутся такими нежданными и случайными. Дух Каина уже вовсю носился над Россией…

Но вернемся к Илиодору, который не прекращал дышать ненавистью и угрозами: «Или предайте суду Распутина за его ужасные злодеяния, совершаемые им на религиозной почве, — кричал он с пеной у рта в Русском собрании, — или снимите с меня сан. Я не могу помириться с тем, чтобы Синод, носитель благодати Святого Духа, прикрывал „святого черта“, ругающегося над церковью Христовой» [180].