Григорий Распутин: правда и ложь

Розанов, однако, не сумел разглядеть за этой внешней духовной силой, которая его так поразила и постоянно влекла, чистоту сердца Григория Распутина. Он писал: «Мне как-то случилось обмолвиться в присутствии священника, что ведь „личность этого Странника с нравственной стороны ничем не удостоверена, потому что зачем же он целует и обнимает женщин и девушек?..“ Нужно было видеть, какое это впечатление произвело. Священник совершенно забылся и ответил резко, что хотя „странник и целует женщин (всех, кто ему нравится), но поцелуи эти до того целомудренны и чисты… как этого… не встречается у человека“…»[108]

Розанов достаточно близко подошел к пониманию сущности дела — не мог он только переступить той последней черты, которая называется христианской верой. И все же его рассказ интересен: «Странник, о коем я упомянул, утонул в море анекдотов о нем, которых, чем более, тем гуще они заволакивают от нас существо дела… Между тем здесь великая тема для мысли и для любопытства. Мы, конечно, имеем перед собою „что-то“, чего совершенно не понимаем, и что натурально — есть, реально — есть; что присутствует в этом страннике…

…Можно объективно заметить в Сибирском Страннике, отметить „научно“ и не проникая в корни дела, это что он поворачивает все „благочестие Руси“, искони, но безотчетно и недоказуемо державшееся на корне аскетизма, „воздержания“, „не касания к женщине“ и вообще разобщения полов, — к типу или вернее к музыке азиатской мудрости (Авраам, Исаак, Давид и его „псалмы“, Соломон и „Песнь песней“, Магомет), — не только не разобщающей полы, но в высшей степени их соединяющей. Все „анекдоты“, сыплющиеся на голову Странника, до тех пор основательны, пока мы принимаем за что-то окончательное и универсальное „свою русскую точку зрения“ — точку зрения „своего прежнего“; и становятся бессильны при воспоминании о „псалмах Давида“, сложенных среди сонма его окружавших жен…

Странник чрезвычайно отталкивает европейский тип религий, а „анекдоты“ возникли на почве великого удивления, как можно быть „религиозным лицом“, иметь посягательство на имя „святого человека“, при таких… „случайностях“. Но ведь „взяв анекдот в руки“ и вооружившись настроением анекдотиста, — это же самое можно рассказать о Магомете, о Соломоне, о Давиде, об Иакове и Аврааме, которые, однако, были близки к Богу и явили „знаки“ своей близости. Вот эти-то „знаки“ есть, очевидно, и у Странника: их читают те, кому это открыто. Это не „псалмы“, которые все могли бы прочесть. Таким образом, у него нет „знаков“ всеобщей убедительности. У него есть какое-то дело жизни… Какое? „Исцелил“ и „научил молитве“ — вот все, что пока определенно известно…

Но это „исцелился“ — личная сторона дела. Но есть еще „история“… В истории Странник явно совершает переворот, показывая нам свою и азиатскую веру, где „все другое“… Потому что его „нравы“ перешагнули через край „нашего“. Говоря так, я выражаю отрицательную (не „европейскую“) суть дела. В чем же лежит положительное? Не вем. Серьезность вовлекаемых „в вихрь“ лиц, увлекаемых „в трубу“, необыкновенна: „тяга“ не оставляет ни малейшего сомнения в том, что мы не стоим перед явлением „маленьким и смешным“, что перед глазами России происходит не „анекдот“, а история страшной серьезности…

Я не назвал по имени Странника, его имя на устах всей России. Чем кончится его история — неисповедимо. Но она уже не коротка теперь, и будет еще очень длинна. Но только никто не должен на него смотреть, как на „случай“, „анекдот“, как на „не разоблаченного обманщика“»[109].

Были и другие умы, отдававшие должное необыкновенным талантам Распутина и его положительному влиянию. Например, граф Витте сказал однажды чиновнику особых поручений министерства земледелия А. Осмоловскому о Распутине: «Вы не знаете, какого большого ума этот замечательный человек. Он лучше, нежели кто, знает Россию, ее дух, настроения и исторические стремления. Он знает все каким-то чутьем, но, к сожалению, он теперь удален»[110].

Люди, обладавшие духовным чутьем, тянулись к Распутину. В 1912 году Распутина в Покровском посетил известный московский священник и миссионер протоиерей Иоанн Восторгов, назвавший его «истинным христианином», о чем и было напечатано 8 августа 1912 года в «Вестнике Западной Сибири». А вот слова, написанные спустя многие десятилетия другим священником, о. Дмитрием Дудко: «Создать облик исторической личности на основе сплетен и кривотолков довольно легко, но такой прием антинаучен и по-человечески непорядочен. Заурядный пьяница и распутник не оставил бы столь заметного следа в русской истории. Он не вызвал бы на себя бешеный огонь клеветы и ненависти врагов Самодержавия, поскольку им такой Распутин был бы выгоден. В действительности Григорий Ефимович Распутин-Новый был необыкновенный человек, народный праведник»[111].