Григорий Распутин: правда и ложь

Вполне вероятно, что царь ничего не сделал, чтобы наказать убийц Распутина потому, что знал, ожидал, что кара Божия вскоре постигнет всю Россию. Ведь все российские лидеры жаждали смерти старца. Впрочем, есть и другие взгляды на то, почему Николай II отказался от активных действий. Вот что пишет И. Л. Солоневич: «…нет никакого сомнения в том, что Николай II был человеком недостаточно энергичным для нашей катастрофической эпохи. Вероятно, он просто был слишком большим джентльменом: качество не очень подходящее для бурных эпох. Все его ошибки — ошибки недостаточной решимости или, если хотите, то и недостаточной жестокости. Убийц Распутина нужно было повесить обязательно. Насколько мне известно, государь и принял такое решение, но отменил его под давлением великих князей. Безнаказанность убийц „друга царской семьи“ подорвала веру в силу власти и показала: ну, теперь можно делать что угодно. Стали делать что угодно»[303].

Юсупов, ослепленный своей краткой славой, видел ситуацию иначе. Вот что он писал о том, что происходило в Петербурге: «Улицы Петербурга имели праздничный вид, прохожие останавливали друг друга и, счастливые, поздравляли и приветствовали не только знакомых, но иногда и чужих. Некоторые, проходя мимо дворца великого князя Дмитрия Павловича и нашего дома на Мойке, становились на колени и крестились.

По всему городу в церквах служили благодарственные молебны, во всех театрах публика требовала гимна и с энтузиазмом просила его повторения. В частных домах, в офицерских собраниях, в ресторанах пили за наше здоровье; на заводах рабочие кричали в нашу честь „ура“»[304].

Юсупов — свидетель пристрастный, но вот что пишет Вырубова: «Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: „Зверь был раздавлен, — как выражались, — злого духа не стало“. От восторга впадали в истерику»[305].

Впрочем, отношение к смерти старца в Питере было смешанное. Когда 19 декабря, на третий день после убийства тело Распутина всплыло на реке близ проруби, толпы людей с чайниками и бидонами кинулись к той проруби, чтобы набрать «святой воды».

В Москве, руководимой «другими Романовыми», весть о смерти старца была воспринята «на ура»: «Когда известие о происшедшем дошло до Москвы (это было вечером) и проникло в театры, публика потребовала исполнения национального гимна. И раздалось, может быть, в последний раз в Москве: Боже, царя храни… Никогда эта молитва не имела такого глубокого смысла…»[306].

А в это время во дворце безутешно плакали царица и ее дети. Но на людях Александра Федоровна ничего не показывала. «Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц. Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, все повторял: „Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика“»[307].

Протопресвитер Шавельский записал беседу с профессором Федоровым, лечащим доктором царской семьи: «В Москве, где я гостил на праздниках, так же вот смеялись по поводу предсказания Григория, что Алексей Николаевич заболеет в такой-то день после его смерти. Я говорил им: „Погодите смеяться, — пусть пройдет указанный день!“ Сам же я прервал данный мне отпуск, чтобы в этот день быть в Царском: мало ли что может случиться!

Утром указанного „старцем“ дня приезжаю в Царское и спешу прямо во дворец. Слава Богу, наследник совершенно здоров! Придворные зубоскалы, знавшие причину моего приезда, начали вышучивать меня: „Поверил ‘старцу’, а ‘старец’-то на этот раз промахнулся!“ А я им говорю: „Обождите смеяться, — иды пришли, но иды не прошли!“ Уходя из дворца, я оставил номер своего телефона, чтобы, в случае нужды, сразу могли найти меня, а сам на целый день задержался в Царском. Вечером вдруг зовут меня: „Наследнику плохо!“ Я бросился во Дворец… Ужас, — мальчик истекает кровью! Еле-еле удалось остановить кровотечение… Вот вам и „старец“…

Посмотрели бы вы, как наследник относился к нему! Во время этой болезни матрос Деревенько однажды приносит наследнику просфору и говорит: „Я в церкви молился за вас; и вы помолитесь святым, чтобы они помогли вам скорее выздороветь!“ А наследник отвечает ему: „Нет теперь больше святых!.. Был святой — Григорий Ефимович, но его убили. Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет. А он, бывало, принесет мне яблоко, погладит меня по больному месту, и мне сразу становится легче“… Вот вам и „старец“, вот и смейтесь над чудесами!»[308] — заключает Шавельский.

Глава 30 Похороны и глумление

Что ж, православные, жгите

Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?

Николай Гумилев, от имени убиенного Григория, по случаю сожжения тела старца