Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

Государь успокоил Григория (он так называл его) и сказал, что хочет снять Хвостова с должности министра внутренних дел. Эта новость дошла до Хвостова, и он явился к Штюрмеру и убедил его начать действовать, чтобы Старец уехал на родину. В его отсутствие Хвостов надеялся вновь упрочить свое положение. По совету Хвостова Штюрмер решил действовать против Распутина через митрополита Питирима». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 289–290.)

Стоит еще раз напомнить, что накануне (26 февраля) жандарм А.И. Спиридович имел встречу с А.Н. Хвостовым, где министр внутренних дел признался ему в том, что пытался убить Г.Е. Распутина, а также заявил, что под видом охраны ведется тщательное филерское наблюдение, которое выявило, что Старец (или Темный) – немецкий шпион. Однако собранные «сведения» были сфабрикованы охранным отделением. В тот же день, еще до отмеченной нами выше встречи с генерал-майором А.И. Спиридовичем, министр МВД Хвостов принимал редактора газеты «Новое время» Михаила Алексеевича Суворина и редактора «Речи» Иосифа Сауловича (с 1891 г. Владимирович) Гессена. Вероятно, что уже тогда история о покушении на Григория Распутина в версии министра А.Н. Хвостова стала известна репортерам.

В эмигрантских воспоминаниях жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича по этому поводу читаем: «Министр произвел на меня удручающее впечатление, ведь его сплетня, что Распутин шпион, метила дальше. Ведь это все из той же серии: измена, сепаратный мир и т.д. И это творит министр внутренних дел. Какая низость, какая подлость!

Когда Воейков принял меня, я доложил о своем разговоре с Хвостовым, доложил о том, что Распутин назван немецким шпионом. Я особенно подчеркивал то, что у меня с Хвостовым нет никаких иных отношений, кроме официальных. Его сведения о причастности Распутина к шпионажу требуют немедленного разъяснения, так как Распутин иногда посещает дворец. Генерал Воейков слушал внимательно. При мне он вызвал одного из высших чинов своей канцелярии и приказал немедленно, сославшись на доклад генерала Спиридовича, запросить официальным письмом министра внутренних дел, какие у него данные о причастности Распутина к шпионажу и какие он, министр внутренних дел, принял по этому поводу меры.

Хвостов ответил дворцовому коменданту, что никаких сведений о причастности Распутина к шпионажу у него не имеется, что, очевидно, генерал Спиридович чего-то не понял или перепутал, почему и произошло видимое недоразумение. Воейков удовлетворился ответом. Он понял все и даже не осведомил меня об этом». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 289.)

Французский посол Морис Палеолог 28 февраля / 12 марта 1916 г. сделал запись в своем дневнике: «Я испросил аудиенцию у императора, прибывшего в Царское Село, для того, чтобы осведомить его о Румынии и об общем положении дел; аудиенция назначена на завтра; церемониал обычный.

Вчера вечером император очень любезно пригласил меня присутствовать на кинематографическом представлении для его детей серии лент, изображающих сцены на французском фронте; приглашение это совершенно интимного характера; официальная же аудиенция остается на завтра.

Я приехал в Царское Село в пять часов. Кинематограф установлен был в большом круглом зале, перед экраном поставлены три кресла; вокруг них дюжина стульев. Почти тотчас же вышли император и императрица с великими княжнами и наследником цесаревичем, в сопровождении министра двора Фредерикса с супругой, обер-гофмейстера графа Бенкендорфа с супругой, полковника Нарышкина, г-жи Буксгевден, воспитателя наследника Жильяра и нескольких чинов дворцового управления. Во всех дверях столпились и выглядывают горничные и дворцовые служители. Император одет в походную форму; на императрице и великих княжнах простые шерстяные платья; прочие дамы в визитных туалетах.

Передо мной императорский двор во всей простоте его обыденной жизни. Император усаживает меня между собой и императрицей. Свет гасят, и сеанс начинается.

С глубоким чувством гляжу я на бесконечный ряд картин, изображающих живые подлинные события, столь наглядно подтверждающие усилия французов. Император восхищается нашей армией; он восклицает: “Как хорошо, какая отвага, как можно выдержать такой обстрел! Сколько заграждений перед неприятельскими окопами”.

Императрица, по обыкновению, молчалива; все же, поскольку она это умеет, она старается быть со мной любезной. Но до чего натянуты ее малейшие комплименты! До чего неестественна ее улыбка!

В продолжении двадцатиминутного перерыва, во время которого нам подают чай, император выходит в соседнюю комнату покурить, я остаюсь один с императрицей; бесконечным мне кажется этот tete-a-tete. Мы говорим о войне, об ее ужасах, о нашей несомненной и полной победе. Ответы императрицы отрывочны; она соглашается со всеми моими замечаниями, как соглашался бы автомат.

Вторая половина сеанса ничего не добавляет к первому впечатлению.