Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

– Если союзники заранее разрешат все вопросы, могущие вызвать разногласия между ними, то при заключении мира они будут иметь громадное преимущество перед Германией. Уже разрешены вопросы о Константинополе, Персии, Адриатике и Трансильвании. Поспешим с разрешением малоазиатского вопроса.

Мне кажется, что мое заявление оказывает свое действие на императора, и он обещает стать на мою точку зрения при обсуждении его с Сазоновым. Я добавляю:

– Надеюсь, что из-за Малой Азии ваше правительство не забудет о левом береге Рейна.

Румынские дела нас долго не задерживают. Император повторяет мне, что он телеграфировал 3 марта президенту республики, слова его так искренни и категоричны, что мне не о чем больше просить его.

Император встает, и я предполагаю, что аудиенция кончена. Но он отводит меня к окну, предлагает закурить и продолжает разговор; из окна видно прелестное сочетание яркого солнца и снега – сад как бы покрыт алмазной пылью.

Царь говорит со мной простым, искренним и откровенным тоном, каким он никогда еще не разговаривал со мной. Он говорит:

– Сколько у нас будет общих великих воспоминаний, милейший посол! Помните нашу первую встречу здесь? Вы говорили мне о вашем предчувствии неизбежности войны и о необходимости для нас готовиться к ней. Вы передавали мне тогда же о странных признаниях, сделанных императором Вильгельмом королю Альберту. Ваши слова произвели на меня сильное впечатление, и я тотчас же передал их императрице.

Он вспоминает, обнаруживая при этом большую точность памяти, последовательно обед 23 июня на “Франции”, нашу прогулку вечером на его яхте после отбытия президента республики, события трагической недели, начавшейся на следующий день.

Вспоминает он день 2 августа, когда при произнесении им торжественной присяги на Евангелии по форме 1812 года в Зимнем дворце император поставил меня рядом с собой; затем вспоминает он незабвенные московские торжественные дни и, наконец, наши с ним беседы, столь проникновенные и искренние.

Он постепенно воодушевляется этим длинным перечнем, обращающимся почти в монолог; мне лишь изредка приходится пополнять его речь своими замечаниями.

Когда он умолкает, я стараюсь подыскать фразу, могущую резюмировать нашу беседу, и говорю:

– Часто, очень часто думаю я о Вашем Величестве, о вашей трудной задаче, бремени забот и ответственности, лежащих на нас. Однажды я даже пожалел вас, Государь.

– Когда же это было? Очень тронут вашими словами… Но когда же это было?

– В тот момент, когда вы приняли на себя Верховное командование.

– Да, это была тяжелая для меня минута. Мне казалось, что Бог оставляет меня и что он требует жертвы для спасения России. Я знаю, что вы меня тогда понимали, и я не забываю этого.

– Я уверен, что в подобные минуты славная память вашего покойного отца является, после Бога, наиболее твердой вашей опорой,– говорю я, указывая на большой портрет Александра III, висящий над письменным столом.

– Да, в трудные минуты, а их у меня так много, я всегда советуюсь со своим отцом, и он всегда вдохновляет меня. Но пора расставаться, милейший посол, у меня еще много дела, а на завтра назначен мой отъезд в Ставку.

Он дружески жмет мне руку, прощаясь со мной в дверях. Из этой аудиенции, продолжавшейся больше часа, я выношу впечатление, что император настроен хорошо и уверенно смотрит на будущее. Вряд ли стал бы он в противном случае так благосклонно излагать наши общие воспоминания за время войны. Затем ярко проявились некоторые черты его характера: его простота, отзывчивость, удивительная память, прямота намерений, мистицизм; в то же время и его слабая уверенность в своих силах и вытекающее из нее постоянное искание опоры во вне или в тех, кто сильнее его». (Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 73–76.)

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович позднее отмечал в эмигрантских воспоминаниях по этому поводу: «27 февраля (правильно 28 февраля 1916 г. – В.Х.) Палеолог был приглашен во дворец на сеанс просмотра фильма. Показывали оборону Вердена. На другой день Государь на аудиенции обещал ему помочь Франции при первой же возможности. Наше наступление началось 9 марта, несмотря на неблагоприятные климатические условия. Наши войска имели большой успех, но несли и большие потери. Немцы должны были взять с французского фронта несколько дивизий. Но наступившая 15 марта оттепель заставила приостановить наступление. Дороги были испорчены. Окопы залиты водой. Не было никакой возможности сражаться. Стихия побеждала волю человека. Приходилось ждать». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 297.)

По воспоминаниям председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: «1 марта последовало Высочайшее соизволение о направлении дела Сухомлинова в первый департамент Г. Совета для разрешения вопроса о предании его суду. Подписывая бумагу, Государь заметил: “Приходится принести эту жертву”.