Григорий Шелихов

— Ты, пожалуйста, не стреляй, — смерть! Добром надо, — шепнул Василий. — Мы пришли к вам с миром и дружбой! — крикнул он на кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам.

Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю, частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше.

— Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!.. Уходите! — ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. — Куликало запретил убивать белых людей с бородами — он вашей крови, но… уходите! Куликало сказал: «Если не уйдут — убивайте», и мы убьем вас.

— Скажи: мы хотим видеть Куликало, пусть он решит, должны ли мы повернуть восвояси, — подсказал Шелихов Василию, и Василий послушно перевел это кенайцам.

— Куликало сказал: «Если не уйдут — убивайте!» — упрямо повторил старый индеец.

Шелихов понял, что ничего не остается, как только выполнить непреложное требование кенайцев — это единственная возможность остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами может повлечь нападение и гибель, — нельзя показать и тени боязни.

— Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один посошок — это дарение ихнему… как его… Куликале, а другой — ему… Да чтобы в спину не били!

Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки.

Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу.

На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене, этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал, что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало.

— Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего было… Говори — встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна, мол, оспа в поселении гуляет… Ну, мы и повернули и в море потому же уходим… Понял?

Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел, чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого неприятного оборота дела потускнела.

— Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы… Эй, обкурите нас серой! — крикнул он и лукаво рассмеялся.

— Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, — поощрил его понятливость Шелихов. — Три жены заведешь!

— У-у! — в притворном ужасе замахал руками Василий. — Пропал Ва-шели, съедят меня бабы!

Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к востоку.

— Нашел, Наташенька, золото! — сказал он подбежавшей жене и тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. — Золотого человека нашел… Кликалой зовут! Я думал: врет Василий, когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет — живет такой человек среди индейцев и бережением русских благодетельствует…

Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную историю с черной оспой.

— В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них, кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит… По байдарам! — вскричал он. — До-омой!..

3

В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из плавания к огнедышащей Большой горе, — она грозно высилась на материке, русские прозвали ее горой св. Илии, — промышленники увидели, что магазин с мягкой рухлядью — дорогими мехами — переполнен, а бочки с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях; да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой.

Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям: Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора Павла Петровича.

— Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя назовут! — сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с нею этими изобретенными названиями. — Ты о своих людях, Гришата, подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? — вспомнила она кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. — То-то! А Самойлов Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, — разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать? Их вот имена на память людям и закрепи…