Григорий Сковорода

Императрица и правда посетила Харьков в 1787 году, где ее ждали и грандиозный пушечный салют, и специально возведенная триумфальная арка, и чудесная музыка, и целый ворох стихов, которыми с «благоговением и искреннейшим усердием» встречал ее ученый люд Харьковского коллегиума… Только вряд ли там был Сковорода. Что могло связывать этого странника и всесильную императрицу? Разве то, что у них был общий учитель Симон Тодорский, который учил Сковороду иностранным языкам, а принцессу Софию Фредерику Августу – будущую императрицу Екатерину – православному «Символу веры»? Что певчий придворной капеллы Сковорода видел Екатерину, скажем, летом 1744 года, во время на удивление пышной церемонии ее обручения с Петром Федоровичем? Что его воспитанник Михаил Ковалинский писал в честь императрицы оды? Вряд ли…

В беспрестанных странствиях проходили годы. А с течением времени путешествовать становилось все труднее и труднее. За плечами философа уже стояла старость, а с нею болезни и немощь. Конечно, друзья не раз хотели дать Сковороде какое-нибудь тихое пристанище. Сколько раз приглашал к себе своего любимого учителя один только Михаил Ковалинский! Так, осенью 1785 года он писал Сковороде: «Я имею загородный дом от Петербурга на восьмой версте, по Петергофской дороге, над морем, с рощею, с садом, с оранжереями, – где и живу всю весну, лето и часть осени, ездя в неделю раза два в город к должности, по утрам; а к деревенскому своему обеду всегда возвращаюсь домой… Вы скажете, что это похоже нечто на Тускуланум любимого Вашего Туллия, где старичок оной, любомудрствуя, провождал время в отдохновении от мятежей и блистательностей Рима. Да и мой дом, – продолжает Ковалинский, – с радостью открыл бы двери мудрому старику, который так похож на Цицерона, – тебе, друг мой. Если бы ты приехал к нам, то увидел бы и меня, и сына моего, который уже любит Вас и которого ты полюбишь верно. Жена моя, как Ревекка, разделит все мое удовольствие собеседований с тобою. Дом мой обрадуется зрением того человека, о котором часто слышали». Нет. Сковорода не захотел ехать в «северную Пальмиру». Единственное, на что он соглашался, – жить рядом с Ковалинским, если бы тот приобрел имение где-нибудь на Слобожанщине. Может быть, старый философ даже мечтал об этом. Да и Ковалинский пробовал поступить именно так. Осенью 1784 года он писал Сковороде: «Мне крайне хочется купить в украинских сторонах место… Ежели бы сие удалось, то, удалясь от всего, уединился бы и просил бы Вас разделить остаток жизни вместе». А уже весной 1794 года, всего за несколько месяцев до смерти философа, хозяин Пан-Ивановки Андрей Ковалевский писал любимцу Сковороды: «Вы нам часто во сне видитесь, и мы всякой почти день с Григорием Саввичем об Вас беседуем и желаем, чтоб Вы в наших местах купили деревню и для его старости уготовали приют». Но не суждено было… Ковалинский, отведав всего в этом мире: славы, власти, богатства, покровительства влиятельнейших людей, – остался в то время один-одинешенек, «без семейства, без друзей, без знакомых, в болезни, в печалях, в беспокойствах, без всякаго участия, совета, помощи, соболезнования». Он покинул роскошную столицу империи и жил в одиночестве в своем имении Хотетово, что в 25 верстах к югу от Орла. Но Бог, – писал он позже, – все же смилостивился надо мной и послал мне моего старого мудрого учителя. Сковорода, которому в то время уже перевалило за семьдесят, несмотря на старческие болезни, на далекую дорогу, на непогоду и еще на «всегдашнее отвращение к краю сему», отправился к своему самому дорогому другу, чтобы дать отраду его сердцу. Перед этим они не виделись почти два десятка лет. Это было последнее путешествие великого философа…

Долгие разговоры о смысле жизни, о том, что она похожа на сон, а то и видения опоенного опием человека, что самое страшное наказание за зло – делать зло… чтение сочинений, привезенных Сковородой… встречи с теми, кто посетил имение Ковалинского, чтобы познакомиться с философом… Так незаметно прошло около трех недель. Но непогода, непрерывные тоскливые дожди давали о себе знать – старик Сковорода кашлял все чаще, силы его таяли на глазах… И наконец, философ попросил своего друга «отпустить его в любимую им Украину, где он жил до того и желал умереть». Ковалинский уговаривал старика остаться у него хотя бы на зиму, если уж не хочет навсегда, но тот стоял на своем. Так или иначе, в конце августа старый философ отправился назад на Украину. В последний раз обняв Ковалинского, он сказал: «Может быть, больше я уже не увижу тебя! Прости! Помни всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма… добро и зло, вечность и время».