Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Зиновьеву следовало серьезно задуматься, однако он продолжал жить в своем иллюзорном мирке. Продолжал принимать старых товарищей — таких же леворадикалов — на городской квартире, на даче. А в сентябре поспешил в Сочи. В санаторий ЦИК СССР, куда ему по старой памяти дали путевку.

А там, в Сочи, произошла неожиданная встреча. Прогуливаясь вместе с Федоровым, он внезапно столкнулся с Томским, отдыхавшим в том же санатории. Уже бывший лидер профсоюзов, ставший по воле ПБ председателем Всесоюзного объединения химической промышленности (это-то с его начальным образованием! ), поспешил, как и прежде — Бухарин, излить душу хотя бы идейному противнику. Пожаловался, что «правые» оказались после апрельского пленума в крайне тяжелом положении. Поведал: они «решили начать открытую борьбу со Сталиным и его сторонниками, а потому Зиновьев и его группа должны поддержать “правых”, если хотят в дальнейшем участвовать в политической жизни страны».

Наученный недавним горьким опытом, Григорий Евсеевич повел себя уклончиво. Сказал, что ответ сможет дать, только посовещавшись с товарищами. Возвратившись в Москву, действительно пригласил к себе все тех же Бакаева, Евдокимова, Куклина, Федорова, Шарова, некоторых иных, с которыми и решил: предложение Томского категорически отвергнуть⁵⁹⁹.

В те же дни Зиновьева ждало и более трудное испытание. Ему предстояло, как и всем 1 273 100 коммунистам, пройти «чистку». Освобождение партии от разложившихся, обюрократившихся, примазавшихся элементов, от балласта — тех, кто не участвовал в жизни партии, не исполнял ее поручений.

В ячейке ВКП(б) Центросоюза Григорию Евсеевичу пришлось рассказать о себе все без утайки, о своей работе, о своих ошибках, сомнениях товарищам. Ответить на все их вопросы, даже каверзные, и услышать их решение: может ли он остаться в партии.

Чистку проходить пришлось Григорию Евсеевичу 6 октября 1929 года в ячейке ВКП(б) Центросоюза, в клубе «Красный кооператор», собравшем около полутора тысяч человек. Еще бы, перед ними должен был выступить, покаяться в грехах и, возможно, рассказать о том, о чем они и понятия не имели, сам недавний глава Коминтерна! И не разочаровались.

Зиновьев коротко изложил биографию и почти сразу же перешел к своим минувшим разногласиям с ЦК, что, собственно, от него и ждали. Но стал упирать не столько на ошибки, сколько на свое прозрение.

«После тяжелого периода, — начал он этот раздел своего выступления, — который все мы прошли, совершенно ясно, что генеральная линия партии есть большевистско-ленинская линия, и у меня сейчас нет каких бы то ни было сколько-нибудь существенных разногласий. Я разделяю целиком ее оценку стабилизации капитализма, разделяю целиком ее взгляд на индустриализацию, целиком разделяю установку на работу в деревне, с восторгом смотрю на то, что у нас начинается коренная переделка деревни... Когда мы видим две тракторные станции мощностью в сто тракторов, то ясно, что старые разногласия ушли.

Я совершенно солидаризируюсь с политикой партии в отношении правого и левого уклонов, против всяких загибов, которые появились».

Не смог Зиновьев не коснуться и своего блока с Троцким, но почему-то стал говорить не о себе, а о Льве Давидовиче:

«Совершенно очевидно, что мое схождение с Троцким было крупной ошибкой. Конечно, Троцкий не был тогда тем, кем он стал сейчас. Он был членом Политбюро, когда я с ним сходился. Несомненно, Троцкий очень выдающаяся личность, но он человек чрезвычайно нервных настроений, нервной политической линии...

Было время, когда на него возлагали большие надежды и он оказывал большие услуги партии. Но мое отношение к нему было все время неровное. Да и не было за это время ни одного человека в партии, у которого было бы всегда одинаковое отношение к Троцкому. В начале 1925 года я требовал внутри Центрального комитета исключения Троцкого, и события доказали, что я был прав тогда, а не потом, когда был вместе с ним».

Перейдя к ответам на вопросы тех, кто оказался неудовлетворен якобы исповедальной речью, Зиновьеву пришлось возвращаться к уже затронутым проблемам. И говорить действительно о своих, а не о чужих ошибках.

«Для такой борьбы, которая была, — попытался Григорий Евсеевич объяснить свое далеко не рядовое участие в “Ленинградской” и “Объединенной” оппозициях, — были известные корни. В чем они?

Если говорить о самых глубоких корнях, то они, конечно, сводятся к таким крупным причинам, как, прежде всего, замедление самой мировой революции.

Мы должны были пройти через новый, очень трудный этап. Теперь уже совершенно ясно, что иногда мы спорили по посторонним вопросам, а на самом деле фундаментом спора были именно те проблемы, которые связаны с этим затянувшимся периодом мировой революции».

Словом, ошибался не «я», а «мы», и виновна в том так и не происшедшая пролетарская революция. Но почему он, видный политик, да еще и руководитель Коминтерна, так просчитался, Зиновьев не объяснил.