Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

«Я никогда не привлекался к суду, ни в чем незаконном никогда не был замечен, ни в каких партиях и обществах никогда не состоял... Никогда я под следствием не был и теперь при моем нездоровье заключение действует на меня угнетающим образом. Прошу ваше превосходительство приказать окончательно выяснить недоразумение и освободить меня из-под стражи, дабы я мог продолжать свои мирные занятия».

Точно такие же по содержанию, чуть ли не под копирку написанные прошения Зиновьев направил 7 и 8 апреля. Следующая просьба, от 17 апреля, оказалась несколько отличной от предыдущих: «Вот уже скоро месяц я безвинно нахожусь в заключении без допроса и без предъявления какого-либо обвинения... Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство сделать распоряжение о моем освобождении или, по крайней мере, допросить меня... Я готов дать все показания». Но так как никакого ответа он не получил, ему пришлось еще дважды обращаться на имя петербургского градоначальника — 1 и 24 мая⁶.

Подействовало лишь ходатайство барона Гинзбурга — от 28 мая. На следующий день арестованного освободили. Вернули паспорт и другие документы, предписав немедленно покинуть Петербург и выехать в Елизаветград⁷. Зиновьев уехал из столицы 1 июня, но не на родину, а в... Швейцарию. В который раз — в эмиграцию. Как оказалось, теперь надолго. На восемь с половиной лет.

В альпийской республике для Зиновьева начался новый период жизни. Принципиально иной, нежели прежде. Перед ним открылись невиданные горизонты. И не только потому, что наконец-то проявился его блестящий талант оратора и организатора. Причиной же того стало близкое знакомство с Лениным. Для которого Зиновьев очень скоро стал не только единомышленником, соратником, но и ближайшим учеником. Даже соавтором.

Как и прежде, Зиновьев с женой и новорожденным сыном поселился в Берне, что не помешало ему сразу же активно включиться в партийную работу. Чуть ли не ежедневно он приезжал в Женеву — благо по прямой всего около 90 километров. Встречаться с Лениным, Крупской, Каменевым. Вместе с ними готовить очередные номера газет «Социал-демократ», «Пролетарий». И выступать не только как соредактор, но и как автор. В статьях отстаивать положения, выдвигаемые Лениным. В основном содержавшие осуждение возникшего в российской социал-демократии течения — «экономизм». Кроме того, участвовал Зиновьев и как бескомпромиссный сторонник Ленина на различных встречах. На пленуме ЦК, прошедшем в Женеве, а в декабре — на Всероссийской партконференции, состоявшейся в Париже. А вскоре Зиновьев стал делегатом Восьмого конгресса Второго интернационала, проходившего в Копенгагене с 28 августа по 3 сентября 1910 года.

В датской столице Зиновьев встретил, познакомился с виднейшими деятелями европейского социалистического движения. С. А. Бебелем и К. Каутским из Германии, Ж. Гэдом и Ж. Жоресом из Франции, Ф. Турати из Италии, иными. И тогда же убедился, что основополагающие идеи Интернационала стремительно размываются. Да, Копенгагенский конгресс подтвердил антивоенные резолюции предыдущего, Штутгартского, о замене постоянной армии милицией, о голосовании в парламентах против военных кредитов, а в случае возникновения войны добиваться как можно быстрейшего ее прекращения. Но принял Копенгагенский конгресс и иную резолюцию, предлагавшую всем социалистическим партиям вне зависимости от существовавших в них течений и направлений объединяться в национальных рамках. То есть отказаться от интернационализма.

Летом следующего года Зиновьеву пришлось, скорее всего, по рекомендации Ленина, выступить в новой для себя роли. В Лонжюмо, пригороде Парижа, была открыта партийная школа для 18 рабочих, присланных своими организациями для пополнения образования. Лекции им читали такие теоретики, как Владимир Ильич, Д. Б. Рязанов — крупнейший в России знаток работ Маркса, будущие советские наркомы: здравоохранения — Н. А. Семашко, просвещения — А. В. Луначарский, другие. А наравне с ними и Зиновьев.

Как Копенгагенский конгресс, так и школа в Лонжюмо стали весьма важными событиями как для Григория Евсеевича, так и для партии в целом. Но все же более значимой и для него, и для РСДРП стала Шестая партконференция, состоявшаяся в пока еще австрийской Праге в январе 1912 года. Окончательно разделившая большевиков и меньшевиков. Способствовавшая возрождению партии после нескольких лет реакции. Ставшая явным свидетельством начала нового революционного подъема в России. Потребовавшая сочетания нелегальных и легальных форм борьбы для непременного участия в выборах в Четвертую государственную думу.

Если в Копенгагене Зиновьев был, скорее, просто участником, точнее — наблюдателем, то в Праге он уже выступил с докладами по двум пунктам повестки дня: о тактике в ходе выборов; о петиционной кампании, которая в случае успеха могла бы усилить результативность Думы. Наконец, на конференции Зиновьев впервые был избран в ЦК. Чисто большевистский.