Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Начав, строго придерживаясь фактов, Григорий Евсеевич все же не смог не выдать желаемое за действительное. Правда, очень осторожно. «Не надо заблуждаться, — сдерживал он сам себя, — в Австрии и Германии происходит сейчас только февральская революция, и то осложненная целым рядом националистических моментов. Там (в Будапеште — Ю. Ж. ) присягают национальному венгерскому знамени, но и это большой шаг вперед. Да, там (теперь, судя по всему, Зиновьев имел в виду уже всю распадавшуюся Австро-Венгрию — Ю. Ж. ) происходит февральская революция, да еще со всеми осложнениями национальной борьбы и грязи. Но, тем не менее, то, что происходит там, имеет громадное, решающее значение...

Сейчас в Австрии и Германии рабочие, крестьяне и часть, вероятно, солдат переживает первый месяц или, вероятно, первую неделю, какая у нас была в феврале. Может быть, там сочиняют приказ № 1 какие-нибудь австрийские керенские с вождями рабочих. За одно можно ручаться, что если нам потребовалось восемь месяцев на то, чтобы понять, что тогда делать, то им — гораздо меньше времени, потому что мы дали прекрасную дорогу и на своей спине перенесли целый (груз) уроков, который учтут рабочие и солдаты всего мира».

И патетически заключил: «Вчера в Австрии и Германии произошла буржуазная революция. Мы же восклицаем “Да здравствует социалистическая революция в Австрии и Германии! ”»¹¹⁴.

Спустя неделю Зиновьев, уже в Перми, куда он прибыл вместе с товарищем по работе в Петрограде М. М. Лашевичем, назначенным командующим 3-й армией, снова говорил о начинающейся мировой революции. Только теперь о событиях не в Австрии и Германии, а в Болгарии. Так еще и не узнав о подавлении солдатского мятежа месяц назад.

«История, — рассуждал Григорий Евсеевич, — идет иногда неожиданными путями. Казалось бы, первой должна была восстать страна с наибольшим развитием капитализма, с наиболее развитыми общественными противоречиями. Случилось не так. Вслед за нами восстала маленькая Болгария». Правда, тут же поспешил не придавать тому слишком большого значения. «Сама по себе, — продолжил он, — болгарская революция и даже революция общебалканская ничего не решают». И все же слишком оптимистично пообещал: «Борьба там продолжается, борьба идет, разрастается все больше и больше. Советы там существуют. Не далее, как сегодня мы получили известие, что Советы там продолжают существовать и что революция перебросилась в Сербию и Румынию».

Столь своеобразный, весьма далекий от реальности прогноз потребовался Зиновьеву не только для того, чтобы лишний раз вдохновить красноармейцев, внушив им мысль о том, что они не одни — с ними и охваченная пламенем революции Европа. Рассказал Григорий Евсеевич о Болгарии еще и для того, чтобы, коснувшись марксистской теории, снова и снова опровергать взгляды меньшевиков, так и не принявших Октябрь по идейным соображениям.

«Урок болгарской революции, — объяснял он, — для нас чрезвычайно значителен. Он разрешает, между прочим, один спор, который, впрочем, уже и без того разрешен судьбою. Спор о том, может ли отсталая болгарская крестьянская страна сделать социалистическую революцию. Вы помните, что основное возражение наших противников, которых можно назвать добросовестными противниками, свелось к одному. Они говорили: мы — социалисты, а вы гробите социализм тем, что забегаете вперед. Страна как Россия, страна с недостаточно развитым капитализмом не может, говорили они, сделать социалистическую революцию. Она должна вариться в буржуазном котле несколько десятилетий, прежде чем перейти к социализму.

Урок болгарской революции дал нам чрезвычайно важную иллюстрацию к этому спору».

Лишь обосновав столь косвенно причину победы Октября, Зиновьев обратился к положению в Германии. Заговорил о том, что считал самым важным.

«Важно не то, что любимейший вождь всего III Интернационала (еще не созданного! — Ю. Ж. ) на свободе, хотя, разумеется, и это важно, потому что нет для нас более дорогого человека, чем Либкнехт. Важно то, при какой обстановке освобожден Либкнехт. Это — символ, это — начало нашего братского союза с германским революционным пролетариатом, который прогонит Вильгельма, который расквитается с Шейдеманом (один из лидеров социал-демократии Германии, вошел в Совет народных уполномоченных, сыграв решающую роль в саботаже революции —Ю. Ж. ) и соединится с нами для того, чтобы идти против наших общих врагов (выделено мной — Ю. Ж. )»¹.

В последнем Зиновьев нисколько не сомневался, был уверен до фанатизма. Таким видели скорое будущее и все лидеры большевизма. Считали: как в России возвращение Ленина из эмиграции и привело к Октябрю, точно так и в Германии освобождение Либкнехта послужит началом пролетарской революции. Разумеется, победоносной, соединяющей две советские республики — Российскую и Германскую.