Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Зиновьев обольщался. Он не мог уже представить, что о нем давно забыли, а если и вспоминали, то отнюдь не для того, чтобы сострадать ему. Кем он был для буржуазной, социал-демократической печати? Ненавистным главой ненавистного Коминтерна, готовившегося сокрушить их мир в ходе пролетарской революции. Автор того самого «Письма Зиновьева» (забыв, что оно фальшивка), являвшегося для них самым весомым подтверждением враждебной им «руки Москвы». Так за что же нападать на советское правительство, если оно само устранило такую угрозу для них?

Снедаемым честолюбием, Григорий Евсеевич не замечал крутого поворота в политике Сталина, новой стратегии и тактики. Все еще видел в социал-демократии врага, с которым следует бороться. Так же, как и с нацистами и фашистами. И в то самое время, когда в Париже и Праге (9 июля 1934 года установившей дипломатические отношения с СССР) завершали подготовку оборонительных договоров.

Даже предлагая свое искреннее раскаяние как пример для всех бывших оппозиционеров, думал Зиновьев прежде всего о себе, о своем благополучии: «Я чистосердечно раскаялся перед судом рабочего класса. Я искренне понесу наказание, вынесенное мне пролетарским судом, и буду утешать себя надеждой на то, что раз пролетарский суд оставил мне жизнь, то, значит, он допускает возможность моего исправления, возможность того, что когда-нибудь я смогу еще чем-либо послужить советской родине, рабочему классу».

Расписав далее свои прегрешения перед партией, но начиная их лишь с 1927 года, Зиновьев перешел к основному. К тому, что и должно было, как ему казалось, послужить уроком для других и заставить опубликовать его покаяние:

«Одно тянуло за собой другое. Эта цепь была неизбежна. Более позорный путь для людей, когда-то связанных с пролетарской революцией, невозможно себе и представить. Это не случайно, это закономерно: буржуазия, часть с. — д., г-н Троцкий должны теперь “солидаризироваться” с нами. Это, повторяю, заслуженный нами позор. Из этой “солидаризации” рабочий класс всего мира сделает только один вывод: он увидит в ней еще одно лишнее доказательство того, что “зиновьевская группа” оказалась в болоте контрреволюции».

А последний абзац «Заявления» перешел все допустимые границы угодничества, подхалимства. Григорий Евсеевич повергал себя к стопам членов ЦК: «На коленях молю я рабочий класс о прощении. Сколько буду жить, столько времени буду испытывать муки раскаяния. Единственным утешением мне будет служить то, что вопреки моим сначала ошибкам, а потом преступлениям дело мирового пролетариата (выделено мной — Ю. Ж. ), дело Ленина-Сталина гордо и неудержимо идет вперед и вперед». Подписал, проставил дату и не забыл указать — ДПЗ⁷¹⁵.

Прочитав пять дней спустя «Заявление», Сталин исправил аббревиатуру «ДПЗ» на понятное всем слово «тюрьма» и распорядился разослать документ членам и кандидатам в члены ПБ «для сведения»⁷¹⁶.

Зиновьев унижался зря. Ответа он не получил, поскольку больше не был нужен ПБ. Уже дважды, в мае 1929 и мае 1933 годов оно отправляло в «Правду» для публикации его же подобные покаяния без каких-либо значимых последствий.

Не узнал Зиновьев и иного. Что он больше вообще никому не нужен. Троцкому — который якобы защищал его, но и спустя год открещивавшегося от былого кратковременного союзника, писавшего: «Один “Бюллетень оппозиции” (1929–1937 гг.) достаточно определяет ту пропасть, которая окончательно разделила нас со времени их (имелся в виду еще и Каменев — Ю. Ж.) капитуляции»⁷¹⁷. Даже ленинградским большевикам, давно отвернувшимся от него, называвшим его иронично «Гришкой третьим» — по счету третьим после Отрепьева и Распутина.

Отсутствие ответа из ПБ должно было безмерно разочаровать Зиновьева. Ведь десять послереволюционных лет он всегда находился в центре внимания, являясь одним из лидеров партии, к словам которого непременно прислушивались, как-то реагировали. Не случайно же на процессе в январе 1935 года он заявил: «Я привык чувствовать себя руководителем… Если я удален от руководства, то это либо несправедливость, либо недоразумение на несколько месяцев». А перед тем, в декабре 1934 года, писал в ЦК: «Я пробовал обратиться к другой работе. Я занялся литературной критикой, стал работать над Щедриным, Пушкиным и тому подобное, но целиком уйти в нее не смог»⁷¹⁸.

В Верхнеуральском политизоляторе Зиновьев лишился возможности заниматься тем, что считал своей основной профессией — политической публицистикой. У него не стало свежих газет, журналов и книг из Германии, а ни о чем, кроме как о нацизме и перспективах немецкой пролетарской революции, он писать не умел. У него не было образования, а в годы индустриализации и коллективизации в Советском Союзе требовались инженеры, агротехники, врачи, а не профессиональные революционеры.

Судя по всему, такое положение и вынуждало Григория Евсеевича продолжать докучать Сталину. Вновь и вновь отправлять в его адрес слезливые письма и, даже не получая ответов, рассчитывать на прощение.