Гримус

Темно хоть глаз выколи. Тетрадь наконец пересказана до конца, закрыта и убрана под подушку. Женщина в черном молча поднялась с кровати, медленно и бесшумно подошла к Взлетающему Орлу и остановилась над ним. В загородке один раз кудахтнула невидимая курица. За окном все так же слышится усердное топотание автора дневника: он настойчиво продолжает искать дверь, ни найти, ни тем более пройти через которую ему не суждено. Рядом с ослом, около дерева, притаилась – сидит на корточках – шлюха, стараясь не попадаться занятому поиском Врат могильщику на глаза.

«Она не стала разрывать тебя на части», – подумал про себя Взлетающий Орел.

– Пятьдесят четыре, – проговорила Лив ровным, снова спокойным голосом. – Он сказал, это означает, что между нами есть связь. Его замерший раз и навсегда возраст и мое имя. Но он же и оборвал нашу связь. Я знаю, о чем он думал, знаю, что он чувствовал, я видела его насквозь. Наша связь была нерасторжима – и все-таки он порвал ее.

Сказав это, Лив нагнулась над островком расставленных на полу свечей и, чиркнув спичкой, зажгла их одну за другой. Вновь распрямившись, она застыла перед ними, отбрасывая в желтом колеблющемся свете на стены огромную тень. Взлетающий Орел вспомнил: точно такой же он увидел богиню аксона. Да. Так-то. Когда-то. Раньше . Но очень быстро его воспоминание растворилось в еще свежей в памяти истории острова, смешалось с ней, потеряло четкие очертания, а потом пропало совсем.

Лив стояла перед ним молча и многозначительно. И снова появилось ощущение совершающегося обряда: книга прочитана, свечи возжжены, заклинание произнесено. Так она и прожила свою жизнь, забальзамированная в горьком формалине застарелой ненависти и предательства. На мгновение Взлетающий Орел почувствовал острую жалость к хозяйке черного горного дома; затем горящие глаза Лив, видимые даже сквозь густую сетку вуали, сфокусировались на его лице и блеснули.

– Аааааааах.

То был могучий выдох из самой глубины естества, единый всхлип, потребовавший всей силы ее легких.

– Конечно, – проговорила потом она. – Конечно. Иначе и быть не могло. Ты вернулся ко мне. Дух Гримуса явился ко мне, чтобы воскресить старую связь. Конечно. Так и должно было быть.

Лив изменилась, вдруг понял Взлетающий Орел. Мерный речитатив оглашаемых страниц дневника, заклинание по поводу разорванной Гримусом связи – все это изменило ее быстро и сильно. Теперь она произносила слова медленно и словно бы издалека, словно пребывая в состоянии некоего транса. Прошлое вернулось к ней и завладело ею. И он, Взлетающий Орел, каким-то образом тоже стал частью этого прошлого.

– Иди же ко мне, – сказала ему женщина, возвращаясь к своему ложу и опускаясь на него. – Иди ко мне и освяти нашу связь.

Взлетающий Орел продолжал неподвижно сидеть на своем стуле, не зная, что делать.

– Взгляни на мое тело, Дух, – сказала тогда Лив, опять поднимаясь. – Чем плох для тебя такой алтарь?

Руки Лив быстро взметнулись вверх, куда-то за шею, и распустили там тесемки. Черная мантия упала на пол к ее ногам. Теперь она стояла перед ним обнаженная, но лицо ее все еще было скрыто под непроницаемой вуалью, глаза смотрели на него и светились как угли, может быть, насмешкой, а может быть, страстью, а свечи продолжали лить на стены колеблющийся желтый свет.

– Взгляни на мое тело, Дух, – повторила Лив. Взлетающий Орел поднял глаза.

Лив, ледяной пик совершенства . В словах Виргилия не было ни капли преувеличения.

Его глаза видели, но разум отказывался им верить. Ступни, чуточку более широкие, чем нужно, покрывало сложное переплетение бисерного узора, как у индейской невесты; длинные, точеные ноги – вес тела перенесен на правую, при этом левая расслаблена, из-за чего крутой изгиб бедер слегка наклонен слева направо, продуманно соблазнительно; внизу лобка крутые завитки волос, не знающих бритвы и давно забывших о чужих руках, светлые, мягкие завитки; манящий, глубокий треугольник, темнеющий на белизне кожи; груди, небольшие, правая чуть больше левой, левый сосок приподнят чуть выше своего соседа, но оба все еще по-детски розовые, мягкие; узкие, прямые плечи чуть развернуты назад, почти по-военному, вызывающе, уверенно; руки висят свободно и прямо, ладони повернуты внутрь, к телу, средний палец скрещен с большим, в углублениях подмышек темнеют примятые волосы. Все остальное, шея, лицо и голова, невидимы под вуалью, пятнами светятся только пронзительные, всевидящие глаза. Взлетающий Орел одним взглядом охватил ее всю, замечая одновременно лишь груду черного одеяния у ее ног, этот отброшенный за ненадобностью покров, да пляшущие огоньки свечей на полу, заставляющие глубокие тени играть и заигрывать с нагим телом, забыв на фоне потрясающего совершенства о вопиющем беспорядке и грязи в комнате. Она знала, как показать свое тело, как подчеркнуть и усилить его красоту, не становясь при этом навязчивой. Безглавая Венера в захолустном музее.

– Ну что, тебе нравится такой алтарь? – снова спросила его она.

Взлетающий Орел безмолвно кивнул, и тогда быстрым, внезапным движением правой руки она сорвала с головы вуаль. Черная сетка упала на пол, присоединившись к остальному траурному одеянию.

Взлетающий Орел нисколько не сомневался в том, что Лив прекрасна; но он и представить себе не мог, что красота ее может быть такой властной. Лицо женщины подчинило его себе за миг более краткий, чем потребовалось его яростно колотящемуся сердцу, чтобы закончить один удар и начать следующий. Для того чтобы сразу не отвести глаза, Взлетающему Орлу пришлось сделать над собой усилие. В этом лице было столько же блистательной красоты, сколько ее в солнце, отраженном в чистом ледяном поле, – смотреть на такое сияние больно. Основательные, удлиненные, узкие челюсти, решительно сжатые и чуть выступающие вперед, и широкий рот без намека на улыбку; нос, небольшой и прямой, в обрамлении щек, отлично дополненных просторными глубокими озерами синих глаз, прозрачнейшим аквамарином глаз, которые, без сомнения, умели видеть насквозь и, уж конечно, сейчас видели насквозь – его. Голова в уборе под стать настоящей снежной королеве: пышное изобилие волнующегося золота, которое поднимается на несколько дюймов посреди, разделяется там и вольно ниспадает вокруг выточенного изо льда лица со спокойной морской голубизной глаз – истинная ниагара. Лицо, все дело в лице .

Лив опустилась на кровать и прилегла на спину.

– Иди сюда, – снова позвала его она. – Освяти нашу связь.

С неуклюжестью, равной неловкости бродящего вокруг дома и спотыкающегося в темноте Виргилия, Взлетающий Орел поднялся со стула и мимо трещащих свечей, пауков, раскинувших свои тенета, и заплесневелых хлебных корок, двинулся к телу жены могильщика, к белоснежной постели, на котором оно возлежало.