Гримус

Я. Я сам. Я и, отдельно, он. Я и он вместе внутри сияющего яйца. Да, примерно так и было. Я и он перетекаем из своих оболочек внутрь сияющего яйца. Как все просто. Ты поглощаешь меня, я поглощаю тебя. Соединение, сплавление, смешение. Да здравствует полное объединение! Станем же одним! Я это ты это я . Такими были его мысли.

Да, все было примерно так. Похоже на печать. Да, на печать. Нажим, и его мысли отпечатались поверх моих, под моими, в моих и среди моих. Я он. Нет ничего легче поглощения. Легче, чем полет стрижа. Двое вместе, два стрижа, и тут же один наполовину-орел-наполовину-он и он же наполовину-он-наполовину-орел. Да, именно так. Мы были одним внутри сверкающего яйца, двое в одной плоти. Да.

Мой сын . Мысли Гримуса лавиной устремились мне навстречу. Ты мой сын, я дал тебе жизнь. Я становлюсь тобой, я становлюсь тобой, а ты мной . Сознание Гримуса, его неудержимые, молниеносные мысли. Монах в оранжевом одеянии излился в меня в едином мыслительном оргазме. Незаконнорожденный аристократ, военнопленный, его противоречия, безважность личности вместе с совершенной необходимостью объясниться, мыслительное существование Гримуса, раздираемое неудержимой, наркотической тягой броситься навстречу, смешаться, соединиться. Его «я» летит навстречу моему «я», подгоняя себя мощными ударами крыльев. Сын мой, сын мой, я взрастил тебя так, как только может сделать это отец, навечно приговоренный к бесплодию .

Сияние внутри прозрачного яйца угасло; взаимообмен завершился. Я отпустил рукоятку – мое тело все еще принадлежало мне, и я мог им управлять. Он тоже отпустил свою рукоятку. Яйцо упало к нашим ногам.

И разбилось о каменный пол вдребезги.

– Теперь, – проговорил он, – мы с тобой одно и то же. Теперь мы едины. Теперь ты знаешь все.

Безумен? Неужели я сошел с ума? Мне было просто назвать его безумцем, но теперь он внутри моей головы, и все его мотивы стали мне понятны. Среди них и такие, которые невозможно выразить словами. Подсознательный ужас концентрационного лагеря, где растоптали его человеческое достоинство и веру в людей; бегство от мира, превратившегося в кошмар, прочь, в келью отшельника, к книгам и философским размышлениям, к увлеченности мифологией, которые постепенно стали для него единственными друзьями и товарищами; монах, способный видеть красоту только в легендах и птицах. Потом появилась Роза – а с нею возможность менять мир, управлять жизнью и смертью в нем по собственному усмотрению, и поскольку сородичи плевали ему в лицо, то и ему было наплевать на них. Он столько от них натерпелся. Он был добр только к птицам. Он собрал вокруг себя птиц и с их помощью оживил любимую сказку, свой птичий миф. Безумие? А что такое безумие? Для него его деяния были единственным оправданием существования, и как только в его распоряжении оказался способ претворять в жизнь эти идеи, его уже нельзя было остановить. Знание есть порча; абсолютное знание есть порча абсолютная. Да, он был безумен. Но теперь он во мне, и я знаю о нем все.

Но все еще есть я . Я , который находится внутри меня и который не он .

Битва за Розу еще не окончена.

– Вот, взгляни, – сказал Гримус. (Я был в нем и он был во мне. Субсумматор работал в обоих направлениях.)

Он поднял небольшое зеркальце на уровень груди перед собой так, чтобы я мог увидеть в нем свое отражение.

Мои волосы поседели. Мое лицо стало его лицом, точной копией, на моих плечах сидела его голова.

Я был Взлетающим Орлом.