Гринтаун. Мишурный город

Разумеется, я был глубоко впечатлен и взволнован повествованием мистера Электрико. Я почувствовал себя причастным к более обширному миру, чем тот, который меня окружал. Я ощутил себя бессмертным, одаренным частицей, принадлежавшей кому-то в прошлом. Я ходил встречаться с мистером Электрико каждый день, пока карнавал находился на осеннем озере, а когда он уехал, то дал мне свой адрес. Он сказал мне, что он священник, лишенный сана, и велел мне писать. Излишне говорить, что мои письма остались безответными, но каждый карнавал, посещенный мной за последние девятнадцать лет, напоминает, что нужно поискать мистера Электрико. С тех пор я так и не встретил его, но премного благодарен ему и мистеру Блекстоуну, циркам, карнавалам и магии за чувство живой фантазии, обретенной мною в детстве.

Не то чтобы другие дети не увлекались этими странствующими мирами фантазии, но, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что ни один из моих друзей не бросился в объятия магии и иллюзий с такой же страстной энергией и обожанием, как я. Я донимал маму просьбами поехать в Чикагский театр магии. Я собирал цирковые флаги из пустых витрин. Я напяливал костюм Летучей мыши с большими черными бархатными крыльями, выкроенными из бабушкиной оперной мантии, и висел на октябрьских деревьях, наводя ужас на прохожих. Я сделался гориллой с помощью джутового каната, раскачиваясь между деревьями со своей собственной бандой Тарзанов. Все, что хоть отдаленно напоминало фантазию, было моей добычей.

Старательно, день за днем, целый год я записывал от руки диалоги из радиопередачи «Чанду-Волшебник». Я собирал и до сих пор храню в старом сундуке воскресные и ежедневные выпуски Бака Роджерса, Флэша Гордона, Брика Брэдфорда и Тарзана. Свои первые рассказы в возрасте одиннадцати лет я писал на большущем рулоне оберточной бумаги, который раскручивался по мере развития сюжета. Я диктовал этот материал своему другу Биллу Арно, который писал куда разборчивее, чем я. У Билла имелся ручной фильмоскоп, и каждый вечер, на протяжении многих лет мы отправляли Тома Микса вниз по одному и тому же холму в погоню за злодеями или же (моя идея) прокручивали диафильм в обратном направлении, и тогда уже злодеи, задом наперед, преследовали Тома Микса, а он возмущался, заглатываемый обратно по холмам некоей непреодолимой невидимой силой.

Именно эти истоки и Хэллоуин, озеро, карнавалы, маги-волшебники моего родного города подпитывали почти все рассказы в моей первой книге «Темный карнавал».

Делая первые шаги на литературном поприще, я так увлекался технической стороной ремесла, что мои ранние рассказы были провальными с эмоциональной и качественной точки зрения. Моим первым рассказом для журнала «Weird Tales» стало неудачное повествование под названием «Свеча» с предсказуемой кульминацией, с привлечением знакомого сюжета и стандартных персонажей. То же относится к моим первым рассказам для журналов «Planet» и «Thrilling Wonder Stories». И только когда я научился писать на основе собственного опыта и после того, как я задавался вопросом: «А что нового ты можешь сказать на этом поприще?», мои рассказы стали обретать известную степень самобытности. Я полагаю, секрет хорошего сочинительства на любом поприще заключается не в том, чтобы угодить этому поприщу, а в том, чтобы попытаться раскрыть какую-то грань своей личности, которая достаточно отличается, чтобы обогатить это поприще. Следовательно, я не верю в «тенденциозный рассказ», а твердо и решительно верю в «прочувствованный» и «эмоционально пережитой» рассказ. Повесть, в которой я впервые отступил от технических эффектов и забыл о них, зато дал волю своим страстям, называлась «Ветер». Оригинальная версия этого рассказа, хоть и сыроватая, раскрывает, что я, по крайней мере, вступил в контакт с «творческим потоком». Под этим я подразумеваю, что каким-то образом соединил свои чувства с ритмом, естественным и неизбежным для этого рассказа. Рассказ должен быть подобен реке, текущей и никогда не останавливающейся; ваши читатели – пассажиры судна, плывущего вниз по извилистому руслу сквозь постоянно меняющийся пейзаж. Такой «поток» возникает, только когда писатель пишет достаточно долго, чтобы забыть свои опасения, рефлексию и свое ремесло, и позволяет чувствам разнести его сознание вдребезги, если необходимо. Время критического анализа наступает на следующее утро. Автор, отвлекающийся на критический разбор своего труда в процессе работы, запутается. На это хватит времени, когда он будет работать над вторым, третьим или четвертым черновиком.