Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— Ступай вон, злой старик! — воскликнула Скирмунда, — помни, что только уважение к твоим летам удерживает меня нанести тебе оскорбление, ступай вон, или я за себя не ручаюсь! — княжна вскочила с места, обломок кирпича виднелся в её сильной, мускулистой руке. Глаза её пылали, ещё мгновение — и она раздробила бы им голову непрошенного гостя.

Бормоча проклятия, старый криве-кривейто спиной вышел из кельи.

Княжна в изнеможении снова повалилась на солому, а через несколько минут, её лицо снова застыло в выражении тупого отчаянья.

Ночь подползла мрачная, тревожная. Давно уже в лесных чащах, при свете костров, пировали литвины, перепившись пивом и вином, добытым из погребов разграбленного замка. Они теперь торжествовали: исконный враг немец-крыжак был сломлен, бежал без оглядки или стонал теперь, прикованный цепями к деревьям леса.

Ужаснее всех было положение комтура графа Брауншвейга. Стрела Видимунда, сразившая его окончательно, пробила ему шею, не коснувшись артерии. Извлечь её было нельзя, не причиняя жестоких страданий раненному, а острие с зубцами, оставшееся в ране, доводило его до исступления. Он дико хрипел, его выкатившиеся от боли глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Он умолял прикончить себя поскорее. Но никто не понимал его. Два зверообразных жмудина, приставленные караулить его, мрачно и сосредоточенно ходили перед ним взад и вперёд, а цепи, которыми он был обмотан и прикован к дереву, лишали его возможности сделать малейшее движение руками.

В нескольких шагах от него, тоже прикованные к деревьям, виднелись его товарищи по конвенту, оставшиеся в живых братья и гербовики, составлявшие гарнизон замка. Они тоже в свою очередь осыпали проклятиями своего бывшего начальника, считая его одного виновным в постигшем их несчастий. Они давно, чуть войско князя Давида Смоленского подступило к стенам замка, предлагали сдаться — хотя схизматикам, но всё же христианам, и только упорный ксомтур заставил их принять непосильную осаду.

Ругательства и проклятия неслись отовсюду. Несчастные, сами обречённые на мучительную смерть, теперь в последние часы своей жизни с истинно тевтонским озлоблением ругались над бывшим своим господином.

Но больше всех вопила и проклинала комтура старуха Кунигунда, бывшая, если помнит читатель, в последнее время прислугой при княжне. Легко раненная во время общей свалки, она была ошеломлена только ударом в голову и очнулась уже связанной и привязанной к дереву вместе с другими пленными. Случайно она находилась недалеко от дерева, к которому был прикован комтур, и целые потоки самой дикой немецкой брани так и лились из её уст на графа.

— Слушайте меня, благородные господа! — визжала она, делая неимоверные усилия, чтобы высвободить из пут свои руки, — вот этот дьявольский угодник, вот этот ханжа, — она плюнула в сторону комтура, — он погубил нас, он навёл треклятых богомерзких язычников на наш замок. Он, один он!

Все пленные были того же убеждения, никто не унимал рассвирепевшую мегеру, а она продолжала кричать всё громче и громче.

— Он захватил силком треклятую язычницу Василиска. Он забыл с ней монашеский обет, стыд и закон Божий, он прижил с ней щенка. Вот она, причина всех наших бедствий. Вот почему старый сатана Вингала обрушился на наш замок. Он думал исторгнуть из наших рук пленницу, а нашёл внучка, сына чертовки и рыцаря-монаха. Он и есть антихрист! Плюйте на развратника, плюйте! Через него мы все погибаем!

Долго бы ещё голосила злобная старуха, но яростный крик её наконец надоел криве-кривейто, он подозвал к себе одного из служителей богов и сказал ему шёпотом несколько слов. Тот подошёл к беснующейся старухе и одним ударом дубины по голове заставил её замолчать навсегда. Суд и расправа у служителей Перкунаса были ещё короче рыцарских.

Наконец, наступило утро дня, назначенного для казни Скирмунды и сожжения пленных. Чуть взошло солнце, всё жмудинское войско, с воинственными песнями окружило замок, если можно было теперь назвать замком громадный костёр, возвышавшийся на том месте, где стоял замок Штейнгаузен.

Весть о том, что рыцарский замок, много лет служивший пугалом всей Жмуди, взят и назначен к сожжению, словно молния пронеслась из уст в уста по всей Жмуди, и с ночи тысячи жмудин всех возрастов и полов начали стекаться к месту великой тризны. Утром уже несколько тысяч жмудин, стариков, женщин и детей, несколько сот лингусонов и тиллусонов в своих диких и пёстрых одеждах, явились в стан князя Вингалы, готовые принять участие в торжественной и кровавой церемонии.

Началось первое действие драмы. По знаку криве-кривейто, подчинённые ему криве, в сопровождении воинов и целой толпы лингусонов и тиллусонов, направились за пленниками, умиравшими от голода и жажды в лесу. С обрядовыми песнями, сопровождаемыми ударами бубнов и металлических кружков, заставили они несчастных идти к месту казни.