Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Пан подчаший умолк. Разговор начинал принимать слишком резкий оттенок, и он, как верный и пламенный католик, не рисковал продолжать его, боясь с одной стороны рассердить влиятельного человека, а с другой — совершить страшный грех, согласившись хотя в чём бы то ни было с таким явным отступником от веры.

— Что это у вас за новые гребцы? — после молчания спросил Бельский, всматриваясь в смуглые, совсем не литовского типа лица гребцов.

— А это «мудрейший» с похода на Крым привёл[36]. Народ такой, семей до пятисот, «караимами» зовут, веры еврейской, а на жидов не похожи. Нахвалиться на них не можем. одно плохо: как ни бьюсь — ни слова по-польски не понимают!

— Это придёт со временем. Ну, а как они в воинском деле?

— Куда им — разве что маркитантами[37]. Однако, вот мы и приехали; сейчас пойдёшь к князю или отдохнёшь с дороги?

— Это зависит от воли «мудрейшего»: теперь время после обеда, может быть он и сейчас примет меня!

— А ночевать ко мне? Спор не ссора, не так ли, ясный пан воевода?

— Благодарю за предложение. Да ведь у меня в княжей дружине два молодца, надо на их хозяйство заглянуть.

Лодка причалила к пристани, и оба пана направились к замковым воротам, находившимся в нескольких шагах от берега.

Массивные стены замка были сложены из красного обожжённого кирпича, и только башни, своды ворот и бойницы выложены из глыб кремнистого камня. Ворота были из железных полос, а зубцы — стены вооружены крюками из того же металла. Над самыми входными воротами, обращёнными на пристань, возвышалась высокая круглая башня, на вершине которой стояло что-то странное по своей форме и неуклюжести. Это был удлиненный бочонок, окованный железными обручами в несколько рядов и помещённый на деревянном же постаменте с колёсами. Рядом лежали чугунные, странной формы, огромные ступы, а возле них, в пирамидальных кучах, сложены были обкатанные водой валуны, кое-где подправленные каменотесами. Двое часовых бессменно находились на площадке башни и зорко берегли эти невиданные орудия от посторонних.

Это было, как, вероятно, читатель догадался, не что иное, как первообразы теперешних представителей артиллерии. Чугунные ступы, иначе называемые магдебургскими мортирами, или камнемётами, а деревянный обрубок, высверленный и окованный обручами, — первообраз полевой пушки; из первых стреляли камнями навесно, из второй надеялись стрелять прицельно, но опытов пока ещё не делали, а палили порой холодными зарядами, наводя на окрестных жителей ужас громовыми раскатами выстрелов.

В воротах стоял караул от отряда псковских лучников, которыми, как известно, командовал сын пана Бельского. Случайно молодой витязь тоже был у ворот и несказанно изумился, узнав в одном из приезжих своего отца.

Как почтительный сын, он бросился навстречу воеводе и нежно поцеловал его в руку и плечо, но отец быстро поднял его голову и поцеловал прямо в губы.

— Брат Стефан здесь? — спросил он, когда первые изъявления радости встречи прошли.

— Нет, отец, он остался в Вильне, «мудрейший» приказал ему пополнить дружину.

— Как, разве поход?

— Мы меньше всех знаем. Говорят.

— Но на кого же?

— Говорят на Москву — из-за Смоленска.

Брови старого воеводы сжались. Он не сказал ничего, но, видимо, это известие было ему неприятно.

— Где наисветлейший пан князь? — спросил он, чтобы переменить разговор.

— В своих покоях. Готовят торжественный приём послов.

— Чьих?

— От великого магистра.

— Они уже здесь?

— Нет, завтра прибудут, да не простые рыцари, а великие сановники ордена, комтур Марквард Зольцбах и ещё два ассистента.

— Знаю я этих разбойников, обоих бы на одну осину, — резко перебил сына воевода. — Однако мне надо видеть «мудрейшего» сегодня же. Поди скажи дежурному боярину.

— Давно же, отец, ты не был при дворе, здесь, в Троках, мы живём без этикета, князь принимает без доклада — иди прямо, двери замка отворены, скажешь служителю, он проводит тебя к самому князю.

Старый воевода поспешил исполнить совет сына и через несколько минут входил в высокий зал, расписанный по сторонам фресками исторического содержания.

Окружённый толпой слуг и придворных, в глубине зала стоял среднего роста довольно плотный мужчина, безусый и безбородый, отдавая последние приказания. Голос у него был резкий и какого-то странного металлического тембра. Его невозможно было не узнать из тысячи голосов. Привычка повелевать слышалась в каждом слове, виделась в каждом жесте этого пожилого человека, и хотя он был одет проще и беднее каждого из его окружающих, никто не задумался бы сказать, где слуги, а где повелитель.