Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Утром, чуть свет, тот же звук литовской трубы разбудил её, она бросилась к окошку, но, увы, окно было прорезано в противоположную сторону, да и круглые литые стёкла, вставленные в свинцовую раму, пропуская свет, мешали рассмотреть что-либо. Но она приободрилась, жажда жизни сменила мрачную тоску отчаяния; она знала, что близкие ей люди тут, за стеной, что миг свободы близок!

Прошло более часа томительного ожидания. Никто не шёл к ней, и звуки рога смолкли. Вдруг в соседней комнатке послышался шум и смолк. Княжна пошла взглянуть, что он означает, и опять, как вчера, нашла пищу и питьё в серебряном дорогом кубке. На этот раз это была не вода и не вино, а душистый сладкий мёд, любимый напиток литовцев. Тюремщики, очевидно, начинали человечнее обращаться со своей жертвой.

Княжна с досадой увидала эти новые признаки продолжающейся неволи, но молодость и жажда жизни взяли своё, она подняла чару с мёдом и почти до половины осушила её. За дверью послышался легкий шорох, но она его не заметила, снова вернулась в свой покой и подошла к окошку. Ей почему-то до боли захотелось подышать чистым воздухом, и она дёрнула за раму, но окно было глухое и руки княжны бессильно опустились.

Вдруг ей показалось, что вся комната кружится вместе с нею, что вся утварь начинает прыгать, словно башня содрогнулась от землетрясения. Она инстинктивно схватилась за спинку кровати и едва удержалась на ногах. В голове у неё кружилось, в глазах ходили круги, она хотела крикнуть, но только тихий стон вырвался у неё из груди, и она, как мёртвая, упала около своего ложа.

Брат-госпитальер не обманул, в своей лаборатории он умел приготовлять удивительные наркотические микстуры.

Через минуту в комнату молодой княжны осторожно вошли брат-госпитальер и сам командор. В щёлку двери они видели, как княжна выпила мёд, приготовленный с сонным зельем, и ждали только, когда лекарство подействует.

— Сколько будет длиться сон? — спросил командор.

— Это зависит от того, сколько она выпила мёду, — ответил госпитальер. — Ого, почти всё! Ну так, без малого, сутки, если не целые!

— Но это не будет иметь вредных последствий?

— Ничуть, это снадобье — мой секрет, у сонного можно отрезать руку или ногу, он и не проснется. Это средство я вывез из Аравии, — с гордостью отвечал химик.

— Значит, теперь можно звать литвина?

— Разумеется, хоть отца родного, не бойся, она не очнётся, только надо приказать убрать отсюда эти цепи, солому и доски. Не надо, чтобы он видел орудия отца капеллана.

Через минуту орудия пытки были убраны, а ещё через несколько времени Вруба с завязанными глазами въезжал в ворота замка.

Поднявшись вслед за командором по лестнице в комнату, где томилась княжна, он сначала обнажил голову, а потом переступил порог.

Скирмунда лежала на своей постели, слегка разметавшись. Её чудные, пепельного цвета, волосы рассыпались по плечам, бледные губы были полуоткрыты. Мертвенная бледность покрывала щеки, и если бы не тихое движение груди от дыхания, можно было бы подумать, что она умерла.

Вруба несколько секунд стоял в нерешительности и вглядывался в черты княжны, словно желая убедиться, нет ли здесь обмана или подлога. Потом стал на колени перед кроватью, вынув из кармана чистый кусок полотна, покрыл им руку княжны и поцеловал его. По обычаю, он не смел губами коснуться руки вайделотки.

— Видел? Веришь? — спросил его тихо командор.

— Видел. Но не верю, что это огневица, — отвечал Вруба, — от княжны не пышет полымем, а льдом веет, — он встал с колен.

— Так всегда бывает, когда лихоманка проходит, — заметил госпитальер, — тут-то и опасно пускаться в путь.

— Ну, быть по-твоему, тебе и книги в руки. Поеду доложу князю, пусть он рассудит.

Отдав спящей княжне низкий поклон, он задом вышел из комнаты.

Командор торжествовал. Он ловко провёл легковерного и не искушенного в латинских кознях литвина; у него было достаточно времени дать знать и великому магистру, и даже самому гроссмейстеру ордена!

Но что для него было ещё важнее, красавица княжна оставалась в его распоряжении, ничто не могло её разбудить раньше суток! Она была в его власти, беспомощная, недвижимая, скованная непробудным мёртвым сном.

Инстинкты дикого зверя начали брать верх над сдержанностью рыцаря-монаха. Ему неудержимо хотелось ещё раз взглянуть на спящую красавицу. Её дивная, идеальная красота сводила его с ума. Как тать, крадучись, запер он двери в свою келью, из которой шёл единственный ход на лестницу, ведущую в башню, и, как дикая кошка, как шакал, крадущийся к добыче, неслышно, чуть дыша, боясь стукнуть ногою, стал подниматься по лестнице. Дойдя до роковой двери, он приложил ухо к замочной скважине и стал слушать.

Тихое ровное дыхание сонной княжны доносилось оттуда. Дрожа всем телом, повернул он ключ в замке и отворил дверь. Секунду удержался он на пороге, словно в борьбе со своей совестью, но подлые инстинкты взяли верх, и бесстыдный немец, как удав, бросающийся на беззащитную жертву, бросился в комнату спящей.