Гризли

Это сгущенное молоко сыграло самую главную роль в приручении Мусквы. Оно послужило связующим звеном в маленьком мозгу медвежонка. Он знал, что одна и та же рука и гладила его ласково по голове и поставила эту странную, удивительную жидкость у подошвы дерева, что эта же самая рука предлагала ему мясо. Он не ел мяса, а только облизал внутренность чашки так, что она засверкала при свете звезд, как зеркало.

Несмотря на молоко, ему все еще хотелось убежать, хотя его усилия в этом направлении уже не были так яростны и безрассудны. Опыт научил его, что было бесполезно прыгать и тянуть за конец ремня, и поэтому он стал разгрызать свою привязь. Жуй он ее на одном и том же месте – и к утру он был бы уже свободен, но когда челюсти у него утомились, он принялся отдыхать. Когда же вновь взялся за свою работу, то стал грызть уже на новом месте и у него не вышло ничего. К полуночи у него уже болели все десны, и он решил, что из его работы не выйдет ничего, и бросил ее. Сев у самого дерева, готовый вскарабкаться на него при первой же опасности, он стал ожидать рассвета. За всю ночь он не заснул ни на одну минуту. Хотя он уже и не боялся так, как раньше, но он чувствовал себя страшно одиноким. Он потерял Тира и плакал так тихо, что его не услышали бы люди даже в том случае, если бы проснулись. Если бы пришел к нему сюда Пипунаскус, то он встретил бы его с распростертыми объятиями.

Наступило утро, и Метузин первый выполз из своих одеял. Он развел костер, и это разбудило Брюса и Лангдона. Одевшись, Лангдон отправился к Мускве и когда увидел, что вся чашка вылизана начисто, то пришел в восторг и обратил на это внимание и других. Мусква опять взобрался в развилку дерева и опять позволил Лангдону гладить себя. Затем Лангдон принес из своих запасов еще одну жестянку и вскрыл ее тут же, подле Мусквы, так что он мог видеть, как желтоватая жидкость выливалась из нее в чашку. Лангдон поднес ее прямо к нему, так что молоко коснулось его носа, и Мусква никак не мог удержаться, чтобы не лизнуть его. И не прошло и пяти минут, как он уже вылакал все молоко до дна прямо из руки Лангдона. Но когда пришел полюбопытствовать Брюс, то он оскалил на него зубы и заворчал.

– Медвежата приручаются скорее, чем собаки, – сказал Брюс немного позднее, когда они уже завтракали. – Не пройдет и двух-трех дней, Джимми, как этот будет бегать за вами, как щенок.

– Да я и сам полюбил его, – ответил Лангдон. – Что вы мне как-то рассказывали про медведей Джемсона, Брюс?

– Джемсон жил, – ответил Брюс, – настоящим отшельником, доложу я вам. Только два раза в год он спускался с гор за хлебом. Целые годы с ним жил громадный медведище, вроде того, на которого мы вчера охотились. Он взял его к себе еще маленьким медвежонком, а когда мне привелось увидеть его, то в нем уже было не менее двадцати пяти пудов, и он всюду следовал за Джемсоном, как собака. Даже ходил с ним на охоту, и спали они вместе у костра. Джемсон любил медведей и за всю свою жизнь не убил ни одного.

Лангдон молчал. Затем через несколько времени он сказал:

– И я начинаю их любить, Брюс. Не знаю еще почему, но что-то в медведях есть такое, за что их обязательно полюбишь. Возможно, что, кроме того, который загрыз наших собак, я не убью уже больше ни одного. Я почти уверен, что этот медведь будет моим последним.

Вдруг он всплеснул руками и с горечью продолжал: – И только подумать, что во всей Канаде нет провинции, нет такого закоулка, где бы для медведя было «запретное время». Это ужасно, Брюс. Ведь медведи причислены к вредным животным, и их можно убивать во всякое время года. Их даже можно выкапывать прямо из берлоги вместе с медвежатами, и – мне даже стыдно говорить об этом – я сам помогал выкапывать их! Мы звери, Брюс! Иногда я даже думаю, что великий грех носить ружье. И все-таки – убиваю.

– Это в нашей крови, – усмехнулся Брюс. – Найдите-ка, Джимми, такого человека, который не любил бы смотреть, как животные умирают! Какая материнская душа не возрадуется, что ее сын имел на охоте успех? Стоит только издохнуть лошади или человеку погибнуть от свалившегося на него камня или от налетевшего на него поезда, как уж целая толпа собирается, чтобы взглянуть на погибших хоть одним глазком. Да, Джимми, если бы не существовало законов, запрещающих убивать один другого, то мы, люди, убивали бы своих ближних из-за одного только удовольствия! Уверяю вас. Убивать – это у нас врожденное стремление.

– Это в нас атавизм, – задумчиво произнес Лангдон. – Но, как бы то ни было, ведь нам-то самим не очень нравится, когда на войне выбивают сразу целое поколение, а то и два. Может быть, вы и правы, Брюс. Ввиду того что закон запрещает нам убийства по желанию, очень возможно, что сама природа посылает нам иногда войны, чтобы временно удовлетворить нашу кровожадность. Но смотрите! Что это с нашим медвежонком?