Гризли

В бинокль он мог видеть перед собой на целые мили, и то, что представилось его глазам, было девственной страной, в которой никогда не ступала нога охотника. Почти в полумиле от него медленно шествовало по зеленой травке через долину стадо карибу, направляясь к водопаду. Он видел под собой блиставшие на солнце крылья разных птиц. Через несколько времени, в добрых двух милях от себя, он заметил овец, пасшихся на чуть-чуть покрытых зеленью каменистых скатах. Он удивлялся в душе, как много еще таких неизвестных долин имеется на обширных пространствах Скалистых гор, которые тянутся на целые триста миль от моря и до степей и на целые тысячи миль с севера на юг. Сотни и тысячи миль! И каждая из таких долин сама по себе представляет особый мирок; мирок, наполненный своей собственной жизнью, своими озерами, ручьями и лесами, своими собственными радостями и трагедиями. В этой долине, на которую он смотрел с таким интересом, слышался тот же весенний шум и сиял тот же теплый, солнечный свет, что и во всех других долинах; и все-таки здесь было и что-то особое, свое. Медведи бродили по горам, и их можно было видеть, хотя и не совсем отчетливо, далеко на северо-западе, простым, невооруженным глазом. Это была совсем новая страна, с новыми радостями и новыми тайнами, и, сидя здесь один, захваченный очарованием, Лангдон совсем позабыл о времени и об еде. Он думал о том, что эти сотни и тысячи долин никогда не перестанут казаться для него новыми, что он может бродить здесь всю свою жизнь, переходя из долины в долину, и что каждая из них будет представлять для него свой собственный интерес, предлагая ему свои тайны, чтобы он разгадал их, и вскрывая перед ним свою интимную жизнь, чтобы он ее изучал. Для него они представляли заколдованную страну; они казались ему потусторонними, загадочными, как и сама жизнь, скрывавшими в себе богатства, которые дремали в них целые века, дававшими жизнь и приют бесчисленному количеству живых существ и требовавшими взамен их такого же количества покойников. И когда он окидывал взором все это залитое солнцем пространство, он задавал себе вопрос, какова же должна быть история этой долины и сколько бы понадобилось для нее томов, если бы стала рассказывать ее сама долина. Прежде всего – шум создания всего видимого мира; говорилось бы об океанах, сдвинутых с места, взбаламученных и откинутых в сторону еще в те далекие, не поддающиеся определению времена, когда не было ночи, а все время сиял один только сплошной день; затем вот там, где теперь пили воду из ручья карибу, вдруг забродили громадные, страшные чудовища, залетали колоссальные крылатые создания, полуптицы-полуживотные, и заслонили собой небо вот в тех самых местах, где теперь так высоко парит орел. А потом – новая глава, Великая Перемена, – описание того ужасного часа, когда земной шар вдруг завертелся вокруг своей оси и стали появляться ночи после дней, и весь тропический мир вдруг превратился в арктический, и народились новые законы жизни. Сколько, должно быть, времени прошло с тех пор, думал Лангдон, когда появился первый медведь и занял место мамонта, мастодонта и других чудовищных зверей, которые жили одновременно! Тот первый медведь был праотцом того самого гризли, которого он и Брюс собирались убить не позже как завтра.

Он так был погружен в свои думы, что даже не заметил, как позади него раздался какой-то звук. А затем он вдруг спохватился и вздрогнул, точно позади него раздались вздохи одного из тех чудовищ, которых он себе представлял. Он медленно обернулся, и в следующий затем момент ему показалось, что сердце у него остановилось и кровь застыла и перестала бежать у него по жилам.

Преградив ему отступление, не более чем в пятнадцати футах от него, широко разинув пасть и медленно покачивая справа налево головой, стоял и смотрел на своего застигнутого врасплох врага сам Тир, властитель гор!

Рука Лангдона невольно потянулась к изломанному ружью, и он понял, что теперь ему уже несдобровать.

Глава XVIII Пощада