Гризли

И вдруг, как шок, обволакивающее быстрое проникновение, от которого я заорал. И не смог уже заткнуться, добиваемый резкими ударами ее бедер, порочными шлепками плоти о плоть. Роксана будто использовала меня, как если бы я был просто орудием для ее сосредоточенного самоудовлетворения, и мне крышу рвало от этого. Она брала меня по своему усмотрению. Меня, никогда не знавшего прежде такого, этой пассивной роли. Часть моей натуры бесилась, восставала, требуя вернуть себе контроль, отобрать у этой девчонки власть. Власть ошеломлять меня таким вот… освобождением. Потому что именно на это и было похоже. Позволяя ей это использование, я был свободен от шанса управлять, давать наслаждение ей, оставаясь открытым для своего в самом чистом виде, чем знал за всю мою жизнь. Я мог просто чувствовать, ловить каждый мельчайший нюанс, звук, сжатие. Пережить все. Все эти жар, тесноту, головокружительные спазмы, как волны, идущие сначала из глубины ее тела наружу, а потом, как только ее выдохи стали стонами и вскриками, обратно. Словно ее тело доило меня, требуя все, что могу дать, до капли.

И я отдал, рыча, как одержимый «Да-да, выдои меня! Выжми досуха!», повалив ее себе на грудь и вколачиваясь уже сам в нее, содрогающуюся, до предела, зажмурившись от полыхавших перед глазами цветных пятен. Натуральный псих. Повернутый. На ней повернутый. Какой же, мать его, кайф. И трандец.

Глава 21

Легкий ветерок, овевающий мою еще разгоряченную и выставленную в таком положении напоказ всему миру промежность, и зудение, пусть и не жалящих, комаров, быстро начали приводить в чувство. Все это охереть как неправильно! Все! В особенности это послевкусие. Сладкое. Его не должно быть в моем сексе. Он для меня нечто другое. Средство помнить, почему людей можно принимать внутри своего тела, но нельзя впускать внутрь души. Эдакий костыль, выравнивающий твое положение, как только тебя начинает у*бищно кренить в сторону даже мысли «а почему бы и нет, вдруг и мне положен кто-то близкий». Рецепт прост до безобразия. Берешь практически первого попавшегося, слушаешь весь этот бред про то, какая я необыкновенная и все к моим ногам, пока он думает, что меня клеит. Трахаешься с ним, наутро видишь мир яснее ясного во всем его лицемерии и бесконечном наплевательстве на тебя всех окружающих и уходишь уже спокойно, унося эту реальную помойку в душе. Повторяешь, как только запашок развеется. Ну и где этот *баный запах сейчас? Самое время так-то!

— Довожу до твоего сведения, пещерное ты чудовище, что резинки не только имеют свойство предохранять от залета и болячек, но почти избавляют от этого вот бардака протекающего, — ворчливо заметила я, слегка поерзав на тяжело дышащем гризли.

— Мне по кайфу такой бардак, — хмыкнул он подо мной.

Вот, значит, как.

— Ну раз по кайфу… — Я резко села, напрягая внутренние мышцы и выталкивая при этом из себя и его обмякающий член, и поток спермы, что потекла по его яйцам. Кто-то меры не знает, кончая тут литрами. Вот пусть теперь тоже наслаждается, обмываясь.

— Зараза ты, — пробормотал Яр, все равно довольно ухмыляясь при этом. — Но это прощальное пожатие — все равно кайф. Лежи, сейчас тебя вытру.

— Обойдусь без посторонней помощи, — сразу огрызнулась я, вскочив и потопав к воде.

— Куда?! Стоять! Сейчас все пластыри замочишь и грязь в раны попадет. — Он быстро поднялся следом.

— Да что ты как наседка! — проворчала я, но остановилась.

— Потерпишь.

Я открыто наблюдала за тем, как он, шипя от явно холодной воды, замывал свое хозяйство. Вот же одарил его Боженька, прям от души. Даже почти ледяная речка не в состоянии сильно приуменьшить это «добро». А то видела я как-то одного позера, прыгнувшего на спор в трусах с моста ранней весной. Вынырнул он уже без трусов, и его бедолажное, и так, видно, не слишком богатое хозяйство съежилось настолько, что парень после нашего дружного ржача над ним долго не знал, куда себя деть. Вот сейчас почему-то немного стыдно за те издевки, в которых я была, само собой, впереди планеты всей — это ж я. Ну правда было смешно. А тут и захочешь — не посмеешься.

Намочив какую-то тряпку, он зажал ее в кулаке и подошел ко мне. Присел, провел прохладными пальцами по внутренней стороне бедер.

— Пошире, погремушка, — глянул снизу вверх с озорством, странно смотревшимся на его мрачной физиономии. — Поши-и-ире ножки для меня.

— Тряпку отдай, придурок, — легко пихнула я его в лоб.

— Не-а. Давай-ка с мелочей привыкай.

— К чему это?

— Ты знаешь к чему. Ко мне. И к тому, что я хочу для тебя делать.

— То есть тут все дело в твоих хотелках?

— Все дело тут в том, что моя забота тебя не укусит.

— Тоже мне забота — прибрать за собой сопливый бардак. — Я подчинилась и поставила ноги шире. — Не надейся, что в ответ я сделаю тоже что-нибудь эдакое.

— Эдакое? Это в смысле если кончишь мне на лицо, то на помощь в умывании рассчитывать не стоит?

— О, а тут у кого-то в голове, смотрю, засела фантазия быть оттраханным подобным образом? — закатила я глаза.

— У меня масса фантазий о тебе, но ни в одной из них я тот, кто будет оттрахан.