Гробница тирана

И все же… меня поразило то, как она сказала, что я был богом. Похоже, она не пыталась оскорбить меня. Это прозвучало почти как признание: мол, да, ты был ужасным божеством, но есть надежда, что ты способен стать лучше, полезней и, возможно, даже заслужить прощение.

– Ладно, – сказал я. – Ладно, дайте подумать.

Вороны не собирались давать мне такой возможности. Они каркали и кишели вокруг словно туча из черных перьев и когтей. Рейна и Мэг изо всех сил отгоняли их, но защитить меня в полной мере они не могли. Мне в шею воткнулся клюв, едва не угодив в сонную артерию. Когти полоснули по щеке, наверняка оставив там свежие кровавые борозды.

Но думать о боли я не мог.

Я хотел спеть для Рейны, чтобы доказать, что и впрямь изменился. Я уже не тот бог, который убил Корониду и создал воронов, проклял Кумскую Сивиллу и совершил все остальные эгоистичные поступки, о чем прежде задумывался не больше, чем о выборе сладкого топпинга к амброзии.

Настало время быть полезным. Нужно стать мерзким ради друзей! Я перебирал в памяти свои выступления за тысячи лет, пытаясь вспомнить о каком-нибудь громком провале. Но нет. На ум ничего не шло. А птицы продолжали атаку…

Птицы продолжали атаку.

Где-то у основания моего черепа промелькнула идея.

Я вспомнил историю, которую мои дети Остин и Кайла рассказали мне в Лагере полукровок. Мы сидели у костра, и они шутили о том, какой дурной у Хирона музыкальный вкус. И сообщили, что несколько лет назад Перси Джексону удалось отогнать стаю смертоносных Стимфалийских птиц включив запись, которая была у Хирона в бум-боксе. Что же он включил? Что так нравилось Хирону…

– «VOLARE!» – завопил я.

Мэг, у которой в волосах запуталась герань, посмотрела на меня:

– Кто?

– Это песня, которую перепел Дин Мартин, – сказал я. – Птицы ее терпеть не могут. Но это не точно.

– Давай так, чтобы точно! – крикнула Рейна.

Вороны остервенело рвали и клевали ее плащ, не в силах повредить волшебную материю, но спереди защиты у нее не было. Каждый раз, когда она взмахивала мечом, птицы бросались на нее, раня руки. Длинные рукава ее футболки стремительно превращались в короткие.

Я постарался представить себя худшим воплощением Короля крутизны[42]. Вообразил, что я на сцене в Лас-Вегасе, позади меня – фортепиано, на котором стоит ряд пустых бокалов для мартини. На мне бархатный смокинг. Я только что выкурил пачку сигарет. Передо мной сидит толпа восхищенных, начисто лишенных музыкального слуха поклонников.

– VOOO-LAR-REEEEE! – заорал я, то повышая, то понижая голос, чтобы добавить в слово еще слогов двадцать. – Ооо! О!

Реакция птиц последовала незамедлительно. Они шарахнулись от нас так, словно мы вдруг стали вегетарианскими блюдами. Некоторые из них врезались в металлические перекладины, отчего вся башня содрогнулась.

– Давай еще! – завопила Мэг.

Это был приказ, и мне пришлось подчиниться. Извинившись перед Доменико Модуньо[43], который написал эту песню, я принялся распевать «Volare», точно копируя манеру Дина Мартина.

Когда-то это была очень милая, скромная песенка. Модуньо назвал ее «In Blu Dipinto Nel Blu» – весьма неудачно, по-моему. Понятия не имею, почему артисты выбирают такие названия. Так, песню «Одна фара» группы «Уоллфлауэрс» очевидно следовало назвать «Я и Золушка». А песню Эда Ширана «Команда класса А» – «Ангелам холодно летать».

Так или иначе, «In Blu Dipinto Nel Blu» могла бы кануть в небытие, если бы Дин Мартин не ухватился за нее, не переделал бы в «Volare», добавив семь тысяч скрипок и бэк-вокал, и не превратил ее в любимый шлягер певцов, выступающих в сомнительных барах.

У меня не было бэк-вокалистов. Только мой голос. Но я изо всех сил старался петь отвратительно. Даже когда я был богом и мог говорить на любом языке, у меня никогда не выходило хорошо петь по-итальянски. Я все время путал его с латынью, поэтому казалось, будто поет простуженный Юлий Цезарь. А из-за разбитого носа мой голос сейчас звучал еще хуже.

Я ревел и заливался, крепко зажмурившись и вцепившись в лестницу, а вороны хлопали крыльями совсем рядом, каркая от ужаса, вызванного моим издевательством над песней. Далеко внизу борзые Рейны лаяли так, будто лишились матери.

Я так увлекся истязанием «Volare», что не заметил, как вороны замолчали, и продолжал петь, пока Мэг не заорала:

– АПОЛЛОН, ХВАТИТ!

Я умолк на середине припева. Открыв глаза, я понял, что воронов не видно. Где-то вдалеке в тумане слышались их возмущенные крики, но и они становились все тише и тише – стая улетала прочь в поисках более спокойной и менее отталкивающей добычи.

– Мои уши, – пожаловалась Рейна. – О боги, мои уши никогда не заживут.

– Вороны вернутся, – предупредил я. Мне казалось, что вместо горла у меня желоб бетономешалки. – Как только им удастся накупить на всех подходящие по размеру шумоподавляющие наушники. А теперь наверх! Из меня больше не выжать ни одной песни Дина Мартина.

27

Сыграем в «Угадай бога» Первая «Г», хочет убить меня (Но не моя мачеха)