Гробовщик

Он битый час рассуждал о политике и экономике, полагая, что Мишкольц в своей Америке поотстал от жизни. Магнат же, напротив, постоянно следил за всем, что здесь происходило. Однако, не имея привычки перебивать собеседника, выслушал лекцию по политэкономии до конца.

— Вот видите, все не так просто, — закончил мэр, а потом задал главный вопрос, ради которого и пригласил Мишкольца. Ведь любая неустойчивая власть нуждается в советах. — Не собрать ли нам всех вместе?

— Кого? — сделал вид, что не понял, Владимир Евгеньевич, поставив мэра в затруднительное положение.

— Неформальных людей, — нашел нужное слово тот. — Можем собрать одних бизнесменов, — внес он существенную поправку, заметив, как поморщился Мишкольц. — Соберемся. Обсудим. Наметим дальнейшие перспективы.

— Не вижу смысла.

— А вот Светлана Васильевна поддерживает мою инициативу. И еще кое-кто. Люди хотят стабильности.

— Она не наступит сама собой, после очередного совещания.

— Я же сказал, только наметим перспективы.

— Ясно.

Мишкольцу было ясно, что мэр не отступится от своей идеи, но для себя он решил не принимать в этом участия.

В офис он заглянул на полчаса, чтобы убедиться в непрерывности процесса. Охлопков шелестел бумагами. Секретарша варила кофе.

— Я все подготовил к отчету! — распинался Данила.

— Завтра, — махнул рукой Владимир Евгеньевич.

Неожиданное возвращение в город бывшего помощника и его внезапное исчезновение ввергло магната в депрессию. Дела, в которые он любил уходить с головой, сегодня вызывали безразличие. Ничем не прикрытая лесть Охлопкова и стремление выслужиться раздражали. Он привык к тому, что помощник по-дружески приветлив с ним, может высказывать собственные суждения, возражать и даже горячо спорить, а не раболепствовать и не заглядывать начальнику в рот в ожидании, что тот изречет истину. Человек по природе независимый и предприимчивый, Мишкольц любил себе подобных.

Он велел отвезти себя к бывшему зданию обкома партии. Там в подземном гараже его дожидался новенький «ягуар» черного цвета. И до своего дома магнат уже добирался самостоятельно, отпустив охрану, тяготившую независимого человека.

Его встретила пустая пятикомнатная квартира, с витражными стеклами дверей, с огромным медным семисвечником в холле. Горничная приходила сюда раз в неделю, поливала цветы, вытирала пыль. Здесь было чисто и тихо, как на кладбище. А раньше, когда он возвращался из заграничных турне, его с радостными криками встречал Колька и сразу бросался на шею. И был еще угрюмый, измученный взгляд Кристины. Она-то прекрасно знала, что значат эти турне. Володя любил отдыхать на юге Венгрии, в поместье своего старшего сына, то есть виделся с первой женой, вечной соперницей. Были у него и другие увлечения, но однодневки Кристину не волновали. А сын — это навсегда. Бывает ревность безграничная, а бывает целеустремленная. Вторая, по силе и размаху, не уступит цунами, может пересечь океан и достигнуть альфёльдских степей.

Приняв душ и переодевшись, Мишкольц прилег на любимом диванчике в кабинете. Он приказал себе не думать больше о Кристине и сыновьях, а настроиться на другую волну.

Что ему, собственно, до бывшего помощника? Отрезанный ломоть. Так-то оно так, если бы их не связывало нечто большее. У Володи никогда не было друзей, ни в школе, ни в университете, ни на зоне. Он держал людей на расстоянии. С Балуевым они исколесили полстраны в поисках картин, с ним пережиты самые страшные дни войны и самые счастливые годы возвышения. После ухода Балуева он вдруг почувствовал, как остывает к делам и даже к коллекционированию, в чем раньше видел смысл своей жизни. Бунгало, на полпути между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско, которое он купил для Кристины и Кольки, на время отвлекло, но только на время. Кристина, уже два года скитаясь по заграницам, рвалась на родину и часто вспоминала пятикомнатную квартиру в центре любимого города, картины «мирискусников» (она и Колька были единственными посетителями и горячими поклонниками его музея), увлекательные рассказы и комментарии Балуева.

— Тебе пора открыть музей и сделать Гену его директором! — говорила она.

Воспоминания терзали душу. Тем более в такой холодной, рациональной стране, как Америка. Володя скрыл от нее, что Балуев, «директор музея», уже почти год живет в Москве, и их больше ничто не связывает.

Теперь, когда он лежал на диванчике в кабинете, идея музея казалась ему не такой бредовой, как раньше. Но без Балуева все превращалось в бессмыслицу. Не с Охлопковым же, с этим прирожденным холуем, начинать такое дело!