Гром

— Что же дальше-то будет? Не поймешь, что с властью творится. Недавно слышал в монастыре, что из столицы без конца идут указы в канцелярию джасы — развернуть работу в защиту классовых интересов народа, никаких привилегий нойонам и богачам. Как это понимать? Великие ламы предсказывали, что наша страна будет кормить всех нищих и голодранцев, так называемых пролетариев красной России. Неужели их предсказания сбудутся? — бойда с озабоченным видом посмотрел на Дашдамбу. — Не знаешь, кому верить. Пришла бумага, в ней сказано, что все: и нойоны, и чиновники, и крепостные должны нести воинскую повинность. Моего Донрова, конечно, сразу заберут в красные цирики. Пропадет он. Мало того, поговаривают, что начнется учет скота у лам и нойонов.

— Кто и когда собирается все это делать? — спросил Дашдамба.

— Скоро из столицы пришлют уполномоченных — чиновников. Пришла бумага, мол, готовьтесь принять. Из главной джасы велели выделить юрты. Во дворе поставили большую белую юрту с хольтроком. Видимо, вот-вот понаедут, напустят тумана, начнут все к рукам прибирать. — Аюур опасливо огляделся, прислушался.

Пролетели гуси, высидевшие птенцов в горах. Все так же заливисто пели птицы. Дашдамба понял, что Аюур хочет сказать ему что-то важное, но никак не решится. Бойда то и дело подливал батраку кумыса и наконец сказал дрогнувшим голосом:

— Время смутное, надо позаботиться о себе… Мы еще в прошлом году это надумали, да только не было случая поговорить с тобой. Ты послушай! — он ткнул Дашдамбу в бок. — Твоя дочь одна и мой сын тоже. Верно?

— Да, пожалуй, что так.

— А ведь между ними, кажется, что-то было.

— Нет, наша Лхама себе ничего не позволит.

— О чем ты толкуешь? Не первый год мой Донров за ней бегает. Она одна ему по душе. А мы по соседним аилам пустили бы слух, что они поженились. Тогда все наше добро можно будет записать на три дома. И чиновникам из Урги не к чему будет придраться. Что скажешь, Дашдамба? Ведь и тебе, и мне жить хочется.

— Что это значит — на три дома?

— Ну как же? Твой, мой. А остальное скажем, не наше, соседское.

— Не знаю, как и быть. Лхама невестка в другой семье, и свекровь не бросит. Они живут душа в душу.

— Пускай себе живут. Я тебе о другом толкую. Пустим только слух — «поженились», и все. А дальше пусть сами думают. — Аюур закашлялся, брызгая слюной.

— Я за Лхаму решать не могу, — ответил Дашдамба, а сам подумал: «Мало того что батрачкой сделали дочь, так теперь опозорить хотят на всю округу».

— Дашдамба, дорогой! Ты человек умный, с понятием. Зять твой и в самом деле совершил подлое дело. Подумать только! Господин ему так доверял, а он обобрал его, как только тот умер, все сундуки перерыл, деньги взял, ценности. Конечно, по молодости и оступиться можно. Из жалости к его матери я все сделал, чтобы его спасти и вымолить высочайшее помилование. Сколько денег на это потратил — не помогло. Чему быть, того не миновать. Такая, видно, судьба, — и Аюур зашептал молитву. Он хотел внушить Дашдамбе, что напрасно ждет Лхама возвращения мужа.

«Правда ли, что Батбаяр совершил преступление? Ведь он никогда не был жадным. Но власть давно сменилась, а он все не возвращается. Может, и в самом деле нет его в живых? Как измучились Лхама и его мать!»

— Уж очень вы торопитесь делить добро. Может, повременить, посмотреть, что будет? А, Аюур-гуай?

— Я давно интересуюсь этой новой народной властью. Слушаю, что о ней говорят люди. Ничего хорошего… Покойный господин приблизил меня к себе, ключи от казны доверил. Мне до сих пор завидуют, очернить хотят. Сплетников ведь много. Вот о чем я думаю, — тихо произнес Аюур, и на лице его отразилось страдание, смешанное со злобой. «Нажился за счет господского добра, набил полные погреба, а теперь боится, что новая власть его трясти начнет. Не спит, не ест — совсем отощал. Если взять на себя часть его имущества, неизвестно, чем это потом кончится».

— Долгие годы мы пользовались вашими милостями, и больше нам ничего не нужно. А взять на себя часть вашего имущества и скота мы не сможем, такая ноша для нас, неблагодарных, окажется непосильной, — помолчав, сказал Дашдамба и направился к дереву, где были привязаны лошади. За ним последовал Аюур. А в густой траве среди лесных соплеменников по-прежнему выделялся своим ярким нарядом прекрасный, величавый цветок вансэмбэру.

ЭПИЛОГ ГРОМ

Небо было обложено тучами, вот уже несколько дней не переставая лил дождь.

— Днем поутихнет, а к утренней и к вечерней дойке опять льет как из ведра. Что за погода? — говорили люди.

— Ламы предсказывают, что он будет лить шестьдесят дней. Все это кара, посланная небом за грехи Народной партии, так сказал хамба-лама, бедствий и напастей теперь не избежать.

Лхама и Гэрэл надели вывернутые мехом наружу дэлы, подоили коров и вернулись в свою плохонькую юрту. Под бросили хвороста в очаг, погрелись у огня, выпили простокваши и легли спать.

— В такой дождь у коров меньше молока. Как бы Дуламхорло не подумала, что мы его домой таскаем, сказала Гэрэл, набросив на ноги невестке еще волглый дэл.