Гром

Дашдамба догадался, что произошло, но по опыту знал, что не стоит лишний раз тревожить дочь и ее свекровь. У каждого в тот вечер в голове роились тысячи мыслей, догадок, предположений, печаль сменяла радость, надежда — отчаянье. Весь вечер и ночь в аиле стояла тишина, батраки молча делали свое дело.

Но в юрте Аюура все было по-другому.

— Может, он укрылся от дождя под деревом и упустил коня? — пробормотал старик и стал вытаскивать из сундука вещи, которые намеревался спрятать в горах.

— Ох, не знаю, что и думать, — ответила Дуламхорло. — Донров у нас неповоротливый. Пока он развернулся со своим кнутом, Батбаяр мог его пристрелить, он наверняка с оружием.

— Тогда этот голодранец был бы уже здесь.

— Ты же говорил, что его казнили. Как же он вдруг живым оказался?

— Я дал вдвое-втрое больше того, что обычно дают этим законникам. Рябой коротышка из Управления делами шанзотбы, мастер отправлять на тот свет, сказал мне: «Не знаю, как вы встретитесь после следующего перерождения. Но в этой жизни ты его никогда не увидишь, поверь мне, клянусь перед бурханом». Он вынул из-за пазухи амулет — фигурку Манжушри, показал мне и взял за клятву еще рулон чесучи. Не может быть, чтобы Жаворонок вернулся. Наш гэцул, видно, обознался, — пробормотал Аюур, поворачивая молитвенный барабан.

На следующее утро Лхама выгнала овец на пастбище. День выдался ясный, припекало солнце. Женщина по привычке гнала отару к огромному утесу Байц-хада, хотя он был далеко от аила. Как только закончилась утренняя дойка, к хашану бойды примчался на взмыленном коне лама-сторож. В руках он держал какой-то бесформенный комок, похожий на кусок базальта.

— О, боже. Впервые я собственными глазами видел, как небо карает человека, — закричал лама, соскочив с коня.

— Что случилось? Да говори же ты, — в один голос закричали Аюур и Дуламхорло, выбежав из юрты.

— Донрова громом поразило на южном склоне перевала Хамран-даваа. О, небо! — запричитал лама и сделал несколько шагов им навстречу. — Только это и осталось… Посмотрите! Нож свернуло в кольцо. Пуговицы от дэла, подвеска для огнива, чашечка трубки, шпилька для ее чистки — все сплавилось в один кусок, — и он протянул бойде кусок металла. Аюур отпрянул, закричал.

— Не может быть, — и застыл на месте, не в силах шевельнуться.

— Эх!.. Я как предчувствовала, что добром это не кончится, — заголосила Дуламхорло и, чтобы не упасть, ухватилась за буслюр. «Осиротели, бедняжки! Как же мне их утешить, чем помочь горю?» — сокрушалась старая Гэрэл и кинулась к хозяйке.

— Вчера над Хангаем прошла сильная гроза, — рассказывал лама. — Молнии то и дело сверкали. Какой-то арат пас там скот и видел, как по склону во весь опор скачет всадник, и вдруг возле него вспыхнуло синее пламя… И сразу же грянул гром, задрожала земля, всадник исчез, а от того места, где он был, вверх поднялся черный дым. Лошадь уцелела, вскочила и галопом помчалась в сторону перевала…

Лхама не знала, что случилось в доме Аюура, но на душе у нее было тревожно. Она не заметила, как подъехала к утесу. Пустила коня пастись, а сама села в тени скалы.

— Почему я пригоняю отару именно сюда? — Лхама посмотрела на вершину утеса, над которой порхали синицы. — А куда же мне ее пригонять? Здесь Жаворонок впервые обнял меня. Кажется, будто это было вчера, — прошептала Лхама и тяжело вздохнула. — Скажи, утес. Неужели Батбаяр больше никогда не обнимет, не приласкает меня? Это правда, скажи?

Но утес молчал. Вокруг было тихо, лишь щебетали синицы. Лхама снова вздохнула и с тоской в глазах запела любимую песню своих земляков:

Нет, не замерз мой Торой-банди
В горах холодных, в высях снежных…

Батбаяр, скакавший в это время по живописной зеленой долине, прислушался.

— Содном-гуай! Да это же Лхама поет! — крикнул он и галопом помчался в ту сторону, откуда доносилась песня.

Лхама, заметив Батбаяра, вскрикнула и побежала ему навстречу.

— Недаром говорят, что любовь сильнее всех испытаний, — прошептал Содном, и на глаза навернулись слезы радости и умиления.

Батбаяр повернулся к нему.

— Ох! Как же это прекрасно… Содном-гуай! Мы с Лхамой всегда пригоняли скот к этому утесу. И сейчас встретились здесь. Здорово, да? — не веря своему счастью, Батбаяр крепко сжимал руки Лхамы.

— Ну что, Лхама? Успокоилось наконец твое сердечко? А здесь и в самом деле очень красиво! Так это и есть та самая священная скала, которая покровительствует вам? — Содном засмеялся. Лхаму душили слезы, она не могла вымолвить ни слова, лишь судорожно обнимала Батбаяра, словно боялась снова его потерять.

Старая Гэрэл наломала хвороста, чтобы сварить чай для Аюура и Дуламхорло, и, набрав охапку сучьев, уже собралась идти в юрту, когда вдруг заметила троих всадников, которые гнали к аилу отару овец.

— Мама! Батбаяр вернулся! — крикнула Лхама, подъезжая к хотону. Гэрэл выронила хворост из рук и бросилась к сыну. Батбаяр соскочил с седла, опустился на колени и обнял ноги матери. В это мгновение, казалось, весь мир для них исчез.