Гром

— Видно, судьбе угодно воздавать каждому по справедливости. Я — родом из богатой, знатной семьи. Казалось бы, что мне за дело до бедных? Но я всегда старалась не причинять им горя. Потому и меня никто не обидел там, в ваших краях. Наоборот, каждый старался помочь. Ведь и вы могли тогда сразу арестовать меня, и страшно подумать, чем бы все это кончилось. Спасибо вам за веру и милосердие ваше, за то, что увидали во мне только несчастную, покинутую провидением женщину. Мне никогда не забыть вашей доброты. — Говоря это, княгиня роняла жемчужины слез и, сняв два золотых кольца, протянула одно Содному, другое — Батбаяру.

— Помилуйте, за что нам такие дары! — переглянувшись, воскликнули оба в один голос.

— У меня еще есть. Берите. Не обижайте. Подарите женам своим, дочерям. Они чистые. Это не нож, который точил один брат на другого. Их подарили мне отец с матерью. Берите же!

Отдав кольца, княгиня откинула за спину длинные косы, — она теперь не носила высокой взбитой прически — и поскакала вперед. Содном завязал кольцо в платок, спрятал за пазуху и посмотрел ей вслед затуманенными от слез глазами.

— Добра, степенна, рассудительна. Такая женщина приносит счастье мужчине. Эх, был бы я холост, на колени бы пал, молил, чтобы пошла за меня, — задумчиво сказал он.

— Достойных на свете много. Найдет и она свое счастье. Такие женщины не живут одинокими, — откликнулся Батбаяр.

В хотоне Сандага мэйрэна Батбаяр и Содном несколько дней отдыхали, окруженные почетом и уважением. Сам мэйрэн был в отъезде, и его араты в разговорах с гостями не скрывали своего смятения.

«Говорят, во внутренних областях беспокойно. По приказу хана некоторые аилы откочевали на север, для укрепления пограничных караулов. Повинности непосильными стали. Нойоны и чиновники тайком в Да хурээ съезжаются. Страну лихорадит, не пришлось бы пули лить». Прошел слух, что значительно увеличилось число исков и тяжб в связи с отказами выплачивать долги китайским фирмам.

— И здесь неспокойно, — заметил как-то Содном. — Не любят люди маньчжуров. Кажется, будто едем под палящим солнцем посреди затянутой туманом степи, и вот-вот начнется ураган.

Телохранитель и писарь отправили домой сопровождавшего их старика, добрыми еролами простились с княгиней и, ведя на поводу заводных лошадей, поскакали в Да хурээ. К столице подъехали в один из последних дней лета. Содном неплохо знал город — несколько раз сопровождал сюда хана. Батбаяр, слышавший, что Да хурээ чуть ли не «рай земной», был слегка разочарован. Город лежал в туманной долине за грядой мрачных синих гор. Поблескивали золотые навершия храмов. На улицах было не протолкнуться: девушки в ярких цветных дэлах с узкими длинными рукавами, затянутые желтыми и зелеными поясами, в шелковых торцоках, сдвинутых на лоб; послушники в орхимжи, переброшенных через плечо; ламы, которые лениво шагали, прижимая к груди книги, китайцы, мелко семенившие с коромыслами на плечах, монахи — сборщики подаяний с трещотками в руках, нищие старухи, супружеские пары на лошадях одинаковой масти. Большую часть города занимали аилы за хашанами из жердей, в каждом дворе на высоких шестах развевались белые, желтые, синие флажки. Из храмов доносились звуки флейт и труб. Изредка в толпе мелькали чужеземцы: длиннобородые тибетцы в суконных дэлах и войлочных шапочках и совсем диковинно одетые, в островерхих шляпах и широких штанах поверх сапог, носатые люди.

— Это кто? — спросил Батбаяр.

— Тут всяких полно, — ответил Содном. — Тангуты, тибетцы… Ты о ком спрашиваешь? Это американец. А это — житель больших зеленых островов Джи Бин[37]. Встречаются торговцы, врачи, ремесленники из страны Гуйлан[38]. Только помни: в управлении[39] не любят, когда монголы беседуют с иностранцами.

Они поскакали вверх по берегу реки Сэлбэ и вскоре оказались у хашана своего господина. Содном проводил Батбаяра к трапезной, а сам куда-то ушел. Вернувшись, шепнул:

— К госпоже Магсар никого не пускают, говорят, больна. Приближенные хана рассказывают, что он приехал в Да хурээ три дня назад, но его толком так никто и не видел. Он то к одному едет нойону, то к другому, то на хурал к богдо-гэгэну. В день приезда только принялся за обед, прибежал человек от цинь-вана Ханддоржа[40], и они вместе ушли. Забот здесь нынче прибавилось, не то что в прежние времена. Видно, назревают какие-то события. Ахайтан, говорят, нездорова. Наверное, на сносях. После того как потеряли обоих сыновей, стали побаиваться. Видно, роды хотят сохранить в тайне. Юрту ахайтан огородили частоколом. Уже три месяца она живет там безвыездно. А с нею старуха лекарка, больше никого.

— Несладко им приходится. Даже ребенка в утробе скрывать надо.

— М-да, и так тяжело, а тут еще брат… Веселиться хану и в самом деле не с чего. Не от хорошей жизни прячет он жену.

— Достается ему, бедняге, — задумчиво произнес Содном.