Гром победы

   — Я буду осторожна. И полагаю, она согласится, и согласится он, и даже и денег не потребуется много...

   — А... если полюбит и он? Почему мы должны исключать и такую возможность?

   — Полюбит? Лизету? Разве подобных ей любят? Ведь ты сама говорила...

   — А разве не ты говорила, что любовь может многое переменить в её натуре?

   — Да, любовь может сделать её слабее. Любовь, её любовь, может сделать её уязвимой. Но её самое полюбить нельзя, в ней есть что-то такое, в этом права именно ты...

   — Сейчас я не чувствую уверенности в твоём голосе.

   — Хорошо, разве твой брат, государь, разве он любит её? Разве это возможно называть любовью?

   — Пожалуй, нет. Каприз, тщеславие, безумство юной плоти, но не любовь. А если этот Шубин полюбит не Лизету, а столь желанную многим низкорождённым возможность вскарабкаться наверх?

   — Наверх? Но она поставит себя вне общества, она лишится малейшего влияния. И тогда — пусть делают, что хотят. Пусть она даже попытается женить его на себе. Нам эта комедия уже не будет интересна...

   — Я понимаю, что должна согласиться с тобой, но что-то всё мучит меня, будто заноза в сердце... Да, как раз такое ощущение. И вдруг хочется немедленно пресечь всё! Чтобы и не начиналось ничего...

   — А твой брак? А молодой государь, брат? Разве не твой долг — спасти его от Лизеты?

Наталья Алексеевна устало откинулась на спинку тонконогого стула и полуприкрыла глаза...

Подруги заговорились далеко за полночь. Некому было прерывать их, мешать их беседе. Родители Дарьи в те дни уехали в одно из своих имений, в село Всесвятское.

* * *

...Давний и, вероятно, в достаточной степени бесперспективный вопрос о пресловутой роли личности в истории, о том, что могут значить для истории мысли, чувства, действия отдельного человека... И после задушевного разговора двух юных подруг, непринуждённо и пылко и как бы невзначай поведавших друг дружке многие анекдоты, слухи и толки своего времени, после столь длительного задушевного разговора и мне вдруг начинает казаться, что чувства отдельного человека могут иметь значение... Однако скорее всего я не права. Просто-напросто эти самые чувства, пробудясь, пробуждают в личности нечто, что всё равно бы пробудилось, проявилось, раньше или позже. И если бы не в этой личности, то в какой-либо другой личности, очутившейся в данное время и на данном месте. Вероятно, всё же первенствуют время и место, а не личность со своими чувствами и помыслами.

Но кто бы предположил, что заговорничество двух девочек будет иметь самые серьёзные последствия...

* * *

Завершилась очередная парфорсная охота — с гоном зверя собаками. Слуги уже накрывали на стол в большой палатке. Стелили на длинную столешницу длинную же и широкую старинную, ещё из ларей первой в династии Романовых царицы Евдокии Лукьяновны, супруги Михаила Феодоровича, камчатную скатерть с вышитыми по белому полю фантастическими рогатыми зверями — не то лосями, не то единорогами из сказок и легенд.

Налетавший внезапно ветер дёргал резко полы красных охотничьих кафтанов, едва не сдувал с голов широковатые шляпы с округлыми тульями, поднимал кверху кончики поясов-шарфов, дыбом вздувал золотистую осеннюю листву на опушке большого леса, и странными бабочками, замершими в своём полёте мгновенном, сыпались жёлтые, красные листья...

Цесаревна Наталья Алексеевна и герцог де Лириа углубились в лес, спешившись на опушке и оставив лошадей слугам. Три большие чёрные ласковые собаки бежали за цесаревной. Внезапно одна из них высоко подпрыгнула и ткнулась, играя, круглым тёмным носом в блеснувшую ярко пряжку пояса, перетянувшего синее платье для верховой езды. В первое мгновение девушка вздрогнула, затем принялась нежно тянуться к подпрыгивающей собаке тонкой рукой, затянутой в перчатку.

   — Вы испугались, Ваше высочество? — почтительно спросил испанец.

   — Нет, это мои друзья, — отвечала Наташа. Казалось, её занимали только эти милые забавные животные, и на своего спутника она словно бы и не глядела.

Но нет, взглядывала коротко, быстро. Кожа его не была смуглой, глаза светлые. Он мало походил на привычный тип испанца. Ступал легко и спокойно, как человек, едва ли не от рождения знающий, что одно лишь высокое происхождение уже даёт ему некую устойчивость в этой жизни.

Наташа мягко отогнала собак и оглянулась через плечо.

   — Вернёмся, — быстро произнесла она. — Я хочу вернуться.

   — Но ведь здесь никто не помешает нашей беседе...

   — Я не должна была идти... одна...

   — О Вас никто и никогда не будет, не сможет подумать, помыслить дурно!

Она резко остановилась прямо перед ним, но в достаточном отдалении.

   — Вы сами видите этих людей, герцог. Вы знаете, чего возможно ожидать именно от этого двора, от этого общества! Единственное порядочное лицо среди них — Андрей Иванович Остерман. Он пытается спасти моего несчастного брата, но страшно, что его усилия могут оказаться напрасными.

   — Вы полагаете, именно он пытается спасти императора?

   — Вы спрашиваете таким тоном!..

   — Но разве само сближение императора с... вы знаете, о ком я говорю, и разве не Остерман затеял это?