Гром победы

Содвинули стаканы. Выпили. Принялись за еду и ели весело. Говорили о пустяках, об устрицах, какие лучше — остендские, конечно... Герцог сделался хорош, более ничем не раздражал её, не пытался взять за руку, просто был рядом и будто и понимал её, это было хорошо, ладно было это. Но когда он встал, чтобы произнести свой тост, она снова взволновалась — вдруг новая его неловкость... Но он лишь поднял руку и сказал:

   — За то, чтобы наши желания сбылись!

Голос его сделался немного неуверенным. Она подумала, что он быстро пьянеет и, стало быть, следует остерегать его от злоупотребления крепкими напитками. Но давать ему подобные советы — как это будет унизительно для неё!.. Впрочем, нет, не должно быть унизительно, ведь она любит его...

Государь объявил, что по окончании обеда уйдёт к себе — соснуть. Наказал Анне вечером, до ужина, быть к нему...

Сердце её забилось. Лицо матери выразило озабоченность и пугливое уныние. Лизета сразу посерьёзнела — поняла всё. Один только худенький, сероглазый ничего будто и не понял, но закивал, показывая свою уже причастность к этой семье...

* * *

Вечером Анна сидела у государя. Пётр Алексеевич полулежал в кресле, послеобеденный сон не освежил его. Он глухо говорил, что не пишет завещания вовсе не потому, что решение своё об Анне изменил, нет, но ведь она знает, она понимает, он должен для неё наметить путь...

Анна слушала, но неспокойствие охватывало её всё сильнее.

Ей казалось, что государь ныне говорит, «мыслями растекаясь по древу», не связуя отдельные положения речей своих нынешних. Ей очень хотелось напомнить нетерпеливо о самом важном: как сделать такое, чтобы государство не пребывало а зависимости от произвольных желаний человека, стоящего у власти? Что надобно сделать?.. Ей казалось, он позабыл... Или... или так ещё и не надумал?.. Но, Господи! Что же станется с ней? Будет ли у неё время думать? Она ещё столь молода, и ведь придётся действовать, действовать... Будет ли время думать, обдумывать? Отец стар, болен, слаб... На кого опереться? Муж? Нет, он не опора. А что если этот брак — ошибка, её ошибка? Ведь она ещё недавно, кажется, воображала, как вступает на престол, вооружённая чёткими наказами отца... И рядом с ней человек, любимый, он не станет мешаться в дела правления, в её дела... А если не будет наказов?.. Не будет! И она — беспомощная, слишком юная, не имеющая времени на обдумывание... И рядом с нею человек... да, любимый... возможно... Но зачем обманывать себя? Он никогда не поймёт её в полной мере... Да она и не обманывает себя, она всегда, всегда знала это...

Затосковала. И уже вполуха слушала отцовские слова...

   — ...Чины давать следует тем, кто служит, а не нахалам и тунеядцам...

О Господи! Ну, разумеется, по справедливости, за все подлинные заслуги!.. Но какой толк в этаком совете, ежели — и снова и снова — упирается всё в действия самодержца. Она сама должна будет разбирать, кто служит достойно, кто служит дурно, и соответственно отдавать приказы о присвоении чинов... А ведь не о том бы речи вести, право! Речь бы вести о таком державном обустройстве, чтобы оно действовало подобно часовому механизму, чтобы люди от самого этого устройства делались бы иными; понимали бы необходимость честности и справедливости... А иначе оно — что? Зачем?..

Но всё же прислушалась к новым словам отца...

   — ...Ныне восемьсот тысяч пудов чугуна выплавляют заводы российские... Кораблей иностранных двести сорок в Петербург пришло... А Кронштадт, Выборг, Нарва, Ревель, Пярнов, Рига... Торгуем... Возрастаем... Но, Аннушка!.. — Отец понизил голос до шёпота почти, громкого и жуткого. — Аннушка! Знаю я, таковой работы ненадолго хватит! На заводах моих и верфях спины гнут принуждённо те, что в крепи. А там, в западных странах, — работают свободные... А государство наше будет расти и прирастать множеством кабальных людишек, людишки-то будут трудиться... А там... — слабо простёр руку, — там изобретут механизмы... А у нас всё будет одна суть — крепь да кабала. Могучая держава, а на крепи да на кабале её могущество... Детей станут пугать, нами-то...

Она это поняла. Вспомнила книги. И — решительно:

   — Сними крепь. Отмени! Своею властью...

И он — будто в лихорадке страха:

   — Нет, нет! Нет возможности. Сейчас — нельзя!.. Это... понимаешь, это — как часы... Вот сейчас поверну винт чуть сильнее — и всё сломается! Здесь надобно чутьё, Анна! Ведь это лишь наподобие часов, а на деле — сердце это, живое сердце! И надобно чутьё! Надобно чутьём предузнать, когда — возможно!.. Когда — ко благу!..

* * *

В спальне, одна, в темноте, Анна плакала в подушку...

Отец не знает как!.. Отец ничего не может... И не будет никаких гарантий, не будет. Она должна положиться на одно лишь чутьё. Что это за такое сказочное чутьё? Как почуять, вырастить в себе это чутьё? И доколе страдать земле русской без правил, без гарантии и прав, полагаясь на одно лишь сказочное чутьё правителя... А может быть, отец её — последний такой, наделённый чутьём? Может, не бывать уже таким, на нём и кончатся... И что же будет, что будет?!..