Гром победы

Через две недели была выплачена герцогу большая часть суммы по завещанию императрицы.

* * *

События вдруг набрали темп и понеслись таким крещендо, какое и самому замечательному скрипачу из оркестра герцога не могло присниться.

Арестован был граф Сантий, Франц Матвеевич. Дело его рассматривалось в глубокой тайне. Официальное обвинение было — дача взяток. Но уже шептались о провалившемся заговоре в пользу Анны Петровны. Вот на что должны были пойти и отчасти и пошли деньги, выплаченные герцогу.

Франц Матвеевич был приговорён к ссылке в Сибирь.

И едва этот тайный приговор был подписан, как Бассевиц получил секретное предписание: герцогу и его супруге незамедлительно готовиться к отъезду. Российский флот предоставлял в распоряжение герцога два фрегата и шесть ластовых судов. Герцог потребовал кораблей вместо фрегатов. Но в этом было ему отказано. Впрочем, одна просьба герцога всё же исполнена была: мадам д’Онуа, воспитательницу принцессы, освободили из предварительного заключения, в коем она содержалась, ей было дозволено покинуть страну вместе со своей питомицей.

От герцогини поступило ещё прошение о выплате приданых и материнских (по завещанию) денег.

Постановлено было выдать ей двести тысяч рублей. В документе ей не позволили именоваться «наследною принцессой всероссийскою», тогда она поставила подпись: «Урождённая принцесса всероссийская».

Шли — и весьма поспешно — последние приготовления к отъезду.

Анна не имела возможности выехать куда бы то ни было из дома, Она отлично понимала, что это такое — домашний арест! Из выданных ей денег уплачены были долги герцога и арендная плата Апраксину-старшему — за его прекрасный дом.

До отплытия оставалось три дня.

Лизета явилась проститься с сестрою.

Сбивчиво заговорила о материных сундуках, о претензиях на наследство, высказанных от имени малолетних Натальи и Петра...

Анна замахала на неё обеими руками, засмеялась тихо.

   — Пропадай оно всё пропадом! Пусть берут! Мне бы только в память хоть одну-две вещицы... В память об отце, о матушке, о жизни прежней, о нашей с тобою дружбе девичьей! Но что я! Скажи о себе. Так давно не говорили по душам. Что свадьба твоя с Бишофом? Когда же?

   — Молчат покамест, — Лизета усмехнулась.

   — Ясно. — Анна отвечала горькой улыбкой. — Всё от светлейшего зависит!

Елизавет кивнула.

Анна пристально посмотрела на неё.

   — Лизета! Мне трудно в это поверить, но мне кажется... Чутьё... — ах, вот оно снова — чутьё! — Чутьё мне подсказывает... Скажи: ты перешла порог? Бишоф — муж тебе?

Лизета наклонила голову и чуть отворотилась от старшей сестры.

Да, Анна верно почувствовала, что меньшая её сестрица сделалась женщиной, и, быть может, более женщиной, нежели она сама, Анна.

   — Ах, Боже! — Анна порывисто приложила к щекам ладони. — Как же это? Я оставляю тебя совсем одну... Кто же с тобой?.. Кто за тебя?..

   — Обо мне ты не печалься, — тихо ответствовала Лизета.

   — Говоришь: не печалиться? Ну, помогай тебе Господь!

Сёстры крепко обнялись. Лизета заговорила с прежней своей детской горячностью:

   — Аннушка! Как я тебя-то отпускаю, одну, совсем одну, да на чужую сторону! — запричитала совсем как давняя песенница в матушкиных покоях, когда обе они были малолетками...

   — Я ведь не одна еду, Лизета. Супруг мой со мною, он любит меня. Мадам со мной...

   — Аннушка, право! Пусть Маврушка Шепелева с тобою поедет. У меня душа спокойнее будет, ежели Маврушка при тебе... Она ведь пребойкая. Накажу ей, чтобы письма о тебе слала...

   — Да ведь ты её любишь, Маврушку-то, дружишь с нею. Как же я у тебя отниму её!

   — Нет, нет, нет! Решено! Ныне испрошу дозволение Мавре ехать с тобою. Душа моя будет спокойнее.

   — Успеешь ли получить дозволение?

   — Я-то успею, не тревожься!..

И вправду успела. Мавре Шепелевой дозволено было отправляться с молодой герцогиней в Киль.

* * *

За день до отплытия Анна хотела поклониться мощам святого благоверного князя в Александро-Невской лавре. Но каково же было её удивление, когда ей объявили, что великий государь Пётр собственноручно запер на ключ раку с мощами, а ключ бросил в Неву.

   — Мне это показалось так странно, — говорила она мужу. — Что-то стеснило грудь, какая-то печаль, тоска... Дурное предзнаменование...

Герцог нежно гладил её по волосам. Наконец-то она сделалась прежней, самою собой, его любимой, обожаемой Аннушкой. Поклонение мощам он не понимал, однако предположил, что ничего государем не бывало заперто...

   — Должно быть, это все выдумки нарочные, чтобы не иметь повода выпустить тебя отсюда до нашего отъезда. Ежели бы государь запер эту раку, ты бы уж наверняка знала. И никакого дурного предзнаменования нет!

   — Полагаешь?

   — Верь мне, прошу!

   — Кому же ещё, как не тебе! — вздохнула...

* * *

Двадцать пятого июля 1727 года Анна Петровна покидала своё отечество навеки.

Выйдя из кареты в порту, она увидела, что её поджидают. Хотели с нею проститься. Материны служанки, совсем простые женщины, целовали ей руки... Её, Аннина, кормилица... няньки... Лизета бросилась ей на шею, и они долго не могли разомкнуть объятия...