Гром победы

Я не принцесса более, я всего лишь — голштинская герцогиня, по супругу своему!..»

   — Да. Прикажите, Марфа Ивановна. И сливки и цитрон прикажите подать...

Серебряной ложечкой Анна положила густые сливки в кофе, повертела ложечкой в чашке фарфоровой.

Нет уж, пусть до самого конца!..

И Марфа Ивановна что-то говорила. И Анна отвечала, и была будто безумная, так удачно, так хорошо скрывающая своё безумие...

Затем Марфа Ивановна снова встала, извинилась и самолично направилась в кабинет. Воротилась чуть ли не на цыпочках и простирая руку вперёд. Анна встала, пошла за ней.

Ужасный, равнодушный Андрей Иванович сидел за столом спиной к ним, плотной, обтянутой светлым атласом кафтана спиной. Повернулся вместе со стулом заскрипевшим, гусиного пера не отложил...

После того как он с ней обошёлся, не хотел её принимать; и после всего этого никакие предисловия уже не были нужны.

   — Мне ваш совет необходим, Андрей Иванович.

И он также — безо всяких предисловий — пробурчал почти:

   — Я к Вашим услугам.

   — Но не в присутствии посторонних.

   — Здесь нет посторонних. И я полагаю, мне уместно именно в присутствии моей законной супруги беседовать с другими дамами.

И надо было при таких его словах сохранять хладнокровие!

   — Я надеюсь, милейшая Марфа Ивановна не сочтёт, что, оставшись наедине, мы примемся объясняться друг другу в любви!

Тут уж сама Марфа Ивановна сделала умоляющие глаза, взглядом прося у своего повелителя дозволения покинуть его обитель.

   — Ладно уж! Оставь нас, Марфуша... — И когда дверь за ней затворилась: — Что Вам угодно?

Анна Петровна села в кресло, не дожидаясь приглашения.

   — Вы отлично знаете, что мне угодно! Немедленной выплаты денег. Моих законных денег, о коих писано в брачном контракте, скреплённом подписью моего отца, Вашего государя!

Андрей Иванович встал, громко двинул стулом и сел снова.

   — Денег? — повторил незнакомым каким-то голосом. — Принцессе угодно получить деньги на устройство заговора? Денег на подкупы, награды; на шпионов и соглядатаев, на водку солдатам? Не так ли?.. — Анна снова пылала в настоящем, болезненно жгущем огне, Он продолжал; — Но, милая моя девочка, никакой Сенат и никакой Тайный совет не выдадут Вам денег на подобные Ваши деяния! Или Вы полагаете иначе?.. — Вдруг он резко замолчал и посмотрел на Анну. Это был тоже совсем новый, неведомый ей прежде его взгляд на неё. Она поняла! Он посмотрел на неё как на женщину! И произнёс равнодушно: — Отчего бы Вам не обратиться к светлейшему...

О, всё она поняла! Это и был его совет. Он отсылал её к Меншикову, лечь под Меншикова! Посылал, как девку!.. Или незачем обижаться? Или правда это была, и мать её, ныне императрица, отлежала своё и под Меншиковым, и под Боуром и Шереметевым, и даже и под телегою с простым солдатом-мужиком... И не бывает иначе! Не дашь — не получишь!..

Но только не Меншиков! Только не Меншиков, страшный, жуткий, без чести и совести... Только не Меншиков!..

А если... Разве она не молода, разве не хороша? А если это сейчас — судьба?! И в этом даже и есть что-то — отдаться мужчине за его ум, за его достоинства... И тогда он уже не сможет отказать ей...

   — Я обращаюсь к вам, — сказала.

И упала тишина.

И вдруг он сел на стул верхом и легонько забарабанил костяшками крепких пальцев по спинке стула, твёрдой, крупно резной. И оглядывал Анну.

И щурился, будто взвешивал, а насколько рисково... И хотелось — и кололось...

   — Больно ты горяча, тороплива больно... — проговорил доброжелательно, почти ласково...

Она бы отдалась ему тотчас, немедля ни мгновения, за одно лишь обещание помочь! Она хотела, горела, она сама хотела. Она бы — ему — безо всякого его обещания!..

И, должно быть, он что-то такое понял в ней. Понял степень её горячности, нетерпеливости. Нет, на неё нельзя было ставить!..

— Нет! — хрипло и отчуждённо. — Нет, не ко мне. Я не могу...

Она поднялась, пряменькая, тонкая и стройная, и вышла из кабинета.

* * *

В карете, на пути домой, всё думала: а не рано ли она убежала, не слишком ли быстро?.. Она чувствовала... Велела поворотить карету назад... Это и решило всё!..

Он в кабинете своём всё не принимался за работу. Тоже думал. А не напрасно ли он ей отказал? Не слишком ли скоро и решительно?..

И тут вдруг доложили, что она воротилась. И он понял всю меру её горячности, нетерпеливости, странности. И — отказал окончательно. Велел: пусть скажут ей, что его нет дома!..

* * *

А её день продолжался. Она возвратилась к себе в отупении полнейшем. Жизнь будто кончилась и в то же самое время продолжалась. Она вдруг показалась сама себе похожею на какие-то странные часы: в их красивом золотом корпусе нет механизма, они уже не могут мерить время, а стрелки почему-то движутся, вращаются безо всякого смысла... Зачем?..

Надобно было лечь, уткнуться лицом в подушку, в атласную наволоку, и забыться, забыться...

Но уже в передней встретила её мадам д’Онуа, и гримасничала, и ужималась, и подымала наведённые брови; и наконец шепнула, что герцог гневается...

Анна посмотрела холодно. Остановилась равнодушно, прислонилась к перилам лестницы...