Гром среди ясного неба

Робертсон понял, что ситуация возникла острая. Важно было не вызвать у этих двоих подозрений: он не хотел брать их под стражу без крайней необходимости. Главное сейчас — выиграть время.

— Скажите им, что я сплю. Скажите, что я единственный человек, который может разрешить гражданскому лицу пользоваться передатчиком. Объясните, что я всю ночь не спал, а сейчас только что уснул. Да, можете им сказать, что я буду снова на дежурстве часов через шесть.

— Хорошо, сэр,— сказал капрал,

— И еще, капрал.

— Да, сэр?

— Как только они перестанут препираться и уйдут, сообщите обо всем капитану Фиппсу. Генерал Уайатт должен знать об этом.

— Слушаю, сэр,— сказал Мартсон, закрывая за собой дверь.

Робертсон, лежа в кровати, взвешивал только что отданные им распоряжения. Да, он действовал правильно. Даже если бы он сидел в своем кабинете, принимать решение по этому вопросу следовало генералу. Либо самому, либо проконсультировавшись наверху.

Наконец-то начал действовать нембутал — приятная слабость разлилась по телу. Он еще пару раз глубоко вздохнул и с облегчением почувствовал, что засыпает.

14 ЧАСОВ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Все трое внимательно рассматривали фотографии, лежащие на столе Шлеймана. Это были снимки Тарсуса, сделанные час назад с одного из вертолетов Дагуэя. На фотографиях была ясно видна единственная дорога, ведущая к городу, расположенному в горном ущелье, и перегораживающий ее опрокинутый грузовик — в общем, все детали. Неплохо, подумал Истлейк. Во всяком случае, гораздо лучше, чем можно было бы ожидать. Захолустное местечко, городок, вымиравший еще до «инцидента», как выражался полковник Инглиш. В такой глуши прекрасно было бы провести военные учения студентов старших курсов. Здесь были старые прииски, теперь обедневшие и дававшие руду низкого качества. Они представляли интерес лишь для одиноких старателей, которые довольствовались малым и у которых не было сил или разума бросить все это. Тарсус затерялся в складке горного хребта, как старый проездной, забытый в кармане пальто и обреченный на нетление. Можно было считать необыкновенным везением то, что случившаяся катастрофа, если уж ей вообще суждено было случиться, произошла именно в Тарсусе. Но полковник Инглиш не был доволен. Несмотря на донесения генералов Уайатта и Норланда, несмотря на свидетельство фотографий, разложенных на неуклюжем столе Шлеймана, в офисе Западного крыла Пентагона, несмотря на отсутствие новостей, что уже было хорошей новостью, и на то, что по истечении суток в печать ничего не просочилось, полковник Инглиш был раздосадован. Нет, конечно, такое ужасное происшествие никого не могло обрадовать. Но пока они все повернули удачно. Весьма удачно. Истлейк даже гордился своей оперативностью. И у него возникло сильное подозрение, что полковник Инглиш недоволен тем, что до сих пор никто не поддержал его позиции — лично его и военной контрразведки — возложить вину на кубинцев.

Истлейк был не совсем в этом уверен, но подозрение вкралось ему в душу, и это его раздражало, но сейчас не время вылезать со своими чувствами. С момента первого совещания положение сильно ухудшилось и ответственность за принимаемые решения возросла. Количество смертных случаев увеличилось, да еще прибыло донесение о четырех здоровых жителях в Тарсусе, которые в некотором смысле были значительно опаснее больных. А новость, которой Карл Шлейман открыл сегодняшнее «неофициальное» совещание, была самой тревожной.

Он сообщил ее в шутливом тоне. Во всяком случае, кончив говорить, он усмехнулся. Но в его юморе был какой-то оттенок, который пришелся не по вкусу Истлейку. Пожалуй, он совсем ему не понравился.

— Я обсудил вопрос с президентом,— говорил Шлейман.— И мне было велено запомнить, что этого вопроса с президентом я не обсуждал. Он об этом ничего не знает, а когда узнает, будет потрясен и опечален. И очень рассердится!

И тут Шлейман рассмеялся, коротко и зло, с издевкой. Типичная дитрихская усмешка, презрительная и высокомерная. Настоящий дитрихский мясник, подумал Истлейк. Вся карьера Шлеймана была подчинена одному принципу: «Всегда плыть по течению».

Итак, президент ничего не знал, предпочитал ничего не знать. Предпочитал подождать, пока все остальные потеют. Хорошо! Истлейк ничего другого не ожидал. Потому что он сам поступил бы точно так же, если бы был президентом.