Громила

Дядя Хойт пока ни о чём не догадывается.

— А ну вставай! — орёт он на меня.

Как бы не так. Вместо этого я делаю то, чему меня учил Брю: становлюсь тряпичной куклой, валюсь бесформенной кучей на пол, как будто у меня нет ни мяса, ни костей — только тряпки, набитые ватой.

А вот теперь и дядя соображает, что Брю здесь, потому что маленькая ссадина на его лбу, которую оставила пепельница, понемногу затягивается. Это происходит не так быстро, как со мной — я для Брю важнее, но всё же брат беспокоится и о дяде, поэтому его рана тоже исчезает. Дядя смотрит в окно, видит Брю, и направляет на него всю свою злость.

— Ну, наконец-то, изволил явиться! — рычит дядя Хойт, ну прямо как медведь, если бы только медведи умели разговаривать. — Поздновато! Пусть пацан на этот раз расплачивается собственной шкурой!

Но Брю стоит с каменным лицом и ничего не говорит.

— Ну и ладно. Тогда пусть достаётся вам обоим!

И принимается молотить меня. Но мне-то что — я тряпичная кукла.

Снаружи доносятся сдавленные стоны. Не крики, только стоны — Брю всегда держит всё в себе. А ведь больно наверняка ужасно, я знаю. Дядя видит, что его урок мне по барабану, и злится ещё больше. Он орёт и ругается, но мне плевать.

Закрываю глаза. Я тряпичная кукла. Пересчитываю боками все углы, стенки и выступы в сарае. Пусть он колошматит меня, пинает ногами, толкает, возит по полу! Даже начинаю улыбаться, потому что всё это довольно весело — как будто меня качают в колыбельке.

Бесись сколько хочешь, дядя Хойт — ты не сможешь причинить мне вреда. Брю защищает меня. Он никогда не позволит тебе сделать мне больно. Никогда, никогда, никогда.

БРЮСТЕР

36) Принимающий

Мы с Бронте гуляли дотемна,
Мой брат побрёл домой один —
Навстречу нашему самому страшному кошмару.
И вот я стою под окном сарая,
Стою, пока ноги не отказываются меня держать.
Дядя — сгусток злобы, направленный на брата —
Теперь нацелен на меня.

«Пусть пацан расплачивается собственной шкурой!»