Громила

Он кивает и хочет заплакать,
Но его печаль длится лишь мгновение —
Не успевает слеза упасть,
Как его грусть становится моей,
Это в моём сердце тяжесть,
Это мои глаза разъедает солёная влага.

«Я хочу погрустить, — молвит Коди.

— Дай мне погрустить самому!»

Но я не могу.
Я устроен иначе.
Думаю об утре,
О дальнейшем развитии событий:
Дядя никогда ничего не помнит.
Как удобно.
Он понимает лишь, что сделал что-то плохое, но не настолько плохое,
Чтобы морочить себе этим голову.
За завтраком Коди уставит взгляд
В тарелку со смесью для завтрака,
Но я посмотрю дяде прямо в глаза,
И он сожмётся под моим взором,
Потому что в этот раз всё было намного хуже, чем всегда,
Он никуда не денется —
Ему придётся вспомнить.

«Покажи», — скажет он

И потянется к моей рубашке, но я отпряну,
Мои раны — моё достояние, я никому их не отдам.
И вот тогда дядя перепугается.

«Ты ведь никому не скажешь?

Иначе они станут задавать вопросы,

Тебе придётся отвечать,

И вас заберут, увезут далеко —

И тебя, и твоего брата,

Вас разлучат,

Так они делают всегда,

Ты разве этого хочешь?

Нет, ты не скажешь.

Ведь кто этому поверит —

Поверит тому, что ты делаешь?

То, что случилось вчера

Никогда не повторится,

Ты видишь — я усвоил урок,

Я исправлюсь,

Мы одна семья,

Пусть никто не суёт нос

В наши дела, Брю,

Семья превыше всего».

Приходит утро, и я готов к встрече с дядей,
Готов ко всему, что он скажет.
Я прав в своём дерзком негодовании,
Раны мои горят обвинением,
Я готов!
Но дядю невозможно поднять с постели,
Он будет валяться весь день, как колода,
От его храпа сотрясается дом,
Какой смысл пытаться
Что-то доказать спящему?
И я готовлю для Коди завтрак,
И осторожно опускаю рюкзак
На свои горящие плечи,
И мы идём в школу,
И оба отлично знаем,
Что никому не скажем ни слова.

БРОНТЕ

37) Фосфоресцирование

На мой взгляд, невозможное происходит в этом мире постоянно, просто мы принимаем его как должное, забываем, что когда-то оно считалось невозможным.

Взять хотя бы самолёты. Эти гигантские металлические штуковины не оторвёшь от земли без мощной гидравлической лебёдки, а они летают! Вам не кажется это невозможным? Когда-то все твердили: «Если бы человек был предназначен для полёта, у него были бы крылья», однако это не остановило поэтов — они продолжали мечтать. А потом, несколько сот лет назад, человек по имени Бернулли свёл в одну формулу давление, плотность воздуха и скорость — и бинго! Поэзия стиха стала поэзией движения, и теперь машины, по размерам превосходящие синего кита, летают в небе, и никого это не удивляет, спасибо всем большое.

Мне кажется, маленькие дети, в отличие от нас, «разумных» и «взрослых», умеют удивляться чудесам. Они вникают во всё, что им попадается в жизни — от светлячка до молнии, и поражаются, что такие необыкновенные вещи существуют на свете. Было бы неплохо, чтобы кто-нибудь хоть изредка напоминал нам: вот так мы все должны смотреть на мир. Но с другой стороны — если бы мы только и знали, что бесконечно чем-то восторгались, ничего полезного мы бы так и не сделали.

С неохотой должна признать: я типичная представительница нашего биологического вида с его равнодушием к чудесам. Мне тоже доводилось сталкиваться с волшебством и превращать его в нечто обыденное. У светлячков в брюшке светится фосфор, а молния — всего лишь электрический разряд. Скучища.