Громов: Хозяин теней

Точнее не мы, а дядька Матвей.

Как старший.

Как… глава?

Семьи?

Чего?

Хрен его знает. До сих пор ответа нет. И прощения, потому что, когда тебя предают свои — это больно, а когда вас всех сливает тот, кого ты почти боготворишь, кого полагаешь безупречным, это… это как душу вынули.

Я долго поверить не мог, что это дядька Матвей нас.

Что из-за него тогда…

И Тимка, и Димон.

Братья Никитские, уже из новых, молодых, но всё равно ведь свои. Что и меня он приговорил. Я ведь даже не убивать ехал. Поговорить. До последнего надеялся, что дядька Матвей скажет, что это все херня, что его оболгали, подставили. И я поверю.

Я готов был верить.

Мы бы обнялись и вместе стали искать ту тварь, которая…

А он ничего не стал отрицать и сказал:

— Молодец, Гром. У хорошего бойца помимо характера мозги быть должны. У тебя есть.

Я же спросил:

— Почему…

Он вздохнул и ответил:

— Времена меняются. А жизнь, она такая… или изменишься, или сдохнешь.

И усмехнулся криво так:

— Ты, Гром… меняйся, давай. Чтоб не зря всё.

К совету я прислушался. А дядьку Матвея похоронил честь по чести. И памятник хороший ему справил. Самый лучший, из чёрного мрамора.

Дерьмо.

И душа опять болит. Как тогда. Даже сильнее. Тогда-то я быстро в себя пришёл. И дело продолжил… ну как, дядька Матвей был прав. Времена менялись.

Я сумел.

Выжил.

Встроился. Не лёг в могилу. Не спился. Не сторчался. Не разорился. Не полез в политику, вовремя сообразив, что с теми хищниками мне не тягаться. Но ничего. Научился находить союзников и топить врагов чужими руками. Выставлять своих марионеток на большой арене.

Сдавать.

Менять.

Дерьмо. И почему тошно-то так? Главное, не физически, хотя физически тоже, но в душе ещё муторней. Совесть соизволила очнуться? Самое время…

Самое.

Закрываю глаза, пытаясь перенестись туда. Там я мудрый наставник, защитник и всё такое. И нужен… кому-то же нужен. И живу. Хоть чужой жизнью в чужом теле, но ведь живу.

А ведь могу и полностью.

Мальчишка слабый. Что мешает просто подвинуть и занять это тело самому? Я сумею распорядиться даром. С моим-то опытом, с моею хваткой. Я их там всех…

Гоню мысль. Причём такое чувство, что мысль эта вроде бы моя, но не до конца, будто кто-то на ухо нашёптывает. Хрена. У меня к сладким посулам давно иммунитет. Но за мыслишку пытаюсь уцепиться, потому что одно дело — там, и другое — здесь.

Тень?

Если долго смотреть в себя, то чего только не увидишь. Хоть бы и каплю тьмы, которая скрылась где-то там, в глубинах разума ли, души или просто воображения, опухолью подстёгнутого.

Вот, значит, ты какая.

Не успокоилась?

Я потянулся к ней, пытаясь ухватить скользкую каплю да и задавить её, потому что я-то ладно, но и Савке, чую, тоже шепчет. И тоже сладкое. Обещает, небось, славу и плюшки на завтрак. Мальчишка же и вправду слабый пока.

Станется…

Я её ухватил. А она дёрнулась, взвизгнула и скользнула куда-то, утягивая меня следом.

Переход?

Теперь иной. Такой, будто… будто в дыру в заборе протянули, причём узкую, в которую чудом протиснулся. Но тень я не выпустил.

Савка.

И дыра в заборе наличествует. Забор натуральный, приютский, и дыра в нём видна слабым контуром.

— Чего стал, — шёпот подгоняет. — Давай, там люди ждут. А нам ещё возвращаться. Или ссышь, барчук?

Этот голос я узнаю.

И понимаю, что чего-то пропустил. Чего-то такого, весьма важного. А Савка пыхтит, наклоняется и лезет в эту самую дыру.

— Во, — отвечают ему. — Молодец. А то я ж за тебя поручился!

Метелька в дыру скользит вьюном и, встав на корточки, озирается. А потом указывает куда-то.

— Нам туда. Недалече… не отставай, барчук.

— Савка, что происходит?

— Я… объясню… п-потом… т-тебя долго не было, — Савка, пытаясь не отстать, переходит на бег. Благо, бежать теперь ему легко. А Метелькина размытая фигура скользит впереди. И очевидно, что дорогу мальчишка знает неплохо.

Стало быть, не раз и не два ею пользовался. Да и дыра не сама собой появилась.

— Долго — это сколько. Не гони так, никуда он не денется.

— А…

— Если так возится, то ты ему нужен. Поэтому давай, спокойно. Дорога незнакомая, не хватало, чтоб оступился и ногу сломал. Ты ж мало что видишь.

Кроме Метелькиных следов, что на этой дороге отпечатываются серыми пятнышками. Стало быть, наш дар и на такое способен? Главное, что Савка с полуслова понимает и ступает по этим пятнышкам. Так бежать не очень удобно и мы переходим на шаг.

Меня подмывает вовсе развернуть мальчишку, но…

— Четыре дня. Тебя не было четыре дня! — голос Савки делается плаксивым. — Я думал, что ты совсем не вернёшься…

— Вернулся же.

Сейчас.

Но может статься, что однажды не вернусь вовсе. И Савке придётся сказать. Потом… в другой раз. Мальчишка и без того весь на нервах, нечего добавлять.

А тропинка, Метелькой протоптанная, приводит к дороге. На ней полуразмытой громадиной виднеется грузовик. Мотор заглушили, но не так давно. Мы видим клубок яркой силы, скрытый под тонким покровом капота. При приюте тоже грузовик имелся, старый, но на ходу. Этот вроде как помощнее. Во всяком случае светится там, под капотом, он куда ярче.